Политика
«Ни слова об Общественном телевидении»
Newtimes.ru
В прошлый четверг министр связи сообщил об аннулировании семи лицензий телеканала «Звезда», на частотах которого с 1 января 2013 года должно заработать Общественное ТВ. Генеральный директор ОТВ Анатолий Лысенко прокомментировал эту новость The New Times так: «Это первый шаг, но сказать, что он определяет начало работы телеканала, невозможно». Тележурналист Вера Кричевская встретилась с Анатолием Лысенко, чтобы поговорить о том, что вообще происходит на телевидении.
– У вас нет ощущения, что за последние десять лет мир вокруг телевизора полностью изменился, а телевизор остался таким же, каким был?
– Так оно и есть, ТВ замерло, процессы, которые начались в стране в начале нулевых, перестали нуждаться в массовой поддержке граждан и в массовой пропаганде.
– Как перестали нуждаться?! Только на массовой телепропаганде власть и держится, путинское голосующее большинство — это армия телезрителей.
– Да нет, те, о ком вы говорите, потребляют ТВ только как развлечение. Неужели вы думаете, что путинской команде все эти годы был необходим анализ процессов, происходящих в стране? Нет, конечно. Поэтому ТВ только отвлекало, и это его главная задача. Поэтому, конечно, разрыв с реальностью. Ну и немного пропаганды, неизобретательной, паркетной.
– Сколько ТВ проживет? Я имею в виду, сколько лет контент будет потребляться из черного ящика в углу комнаты?
– В таком виде ну лет 5–6. Другое дело, что ТВ в России никто не даст загнуться, этого просто никто не допустит.
– Вы имеете в виду: нет телевидения — нет страны? ТВ как главная и, возможно, единственная объединяющая сила?
– Да, даже в 1990 году, когда вообще в бюджете было пусто, на лекарства денег не было, я говорил БэНу (президенту Борису Ельцину. — The New Times), что эта паутинка — ТВ — крайне необходима, только она связывает всю страну. Вокруг чего мы объединяем? Вот главный вопрос. Здесь давайте разойдемся: технологически — действительно объединяющий всю страну инструмент, а вот идейно — ТВ объединяет всю страну развлечением, полной деполитизацией. Это очень выгодно власти. Можно объединить нацию какой-то идеей, можно — антиидеей, пугалом, больше нечем. Пугалом сегодня объединить довольно трудно, потому что народ поменялся, «проклятый империализм» и «внешний враг» уже не работают.
– Есть новая антиидея: «Темные силы пытаются расколоть Церковь».
– Церковь не зря эту идею формирует, там внутри происходят очень сложные процессы. РПЦ, как и наши органы, это стая. Я хорошо знаю Андрея Кураева, любимого ученика нашего великого социолога и философа Бориса Грушина; он, Чаплин, Вигилянский — это очень умные ребята, поэтому они страшная сила. Они понимают, что враг — это антиидея. Для меня самым жутким сюжетом во «Взгляде», после которого мы стали как-то иначе смотреть вокруг, был маленький сюжетик Лены Саркисян. Ребята ехали на съемку в 40 км от Москвы, остановились попить воды. И вот стоит чудная бабуля в платочке, и она, со своими двумя-тремя оставшимися зубами, полна оптимизма: «Да все у нас хорошо!» А жрать нечего в стране. «Все хорошо, хлебушек есть сейчас, привозят, если бы еще иногда и сахарку привезли, ну совсем было бы хорошо, нам же — лишь бы войны не было». Вот это «лишь бы войны не было» стало для меня символом фантастического обмана.
– Вам не жалко той, вами же отвоеванной земли, на которой десять лет уже ничего не растет? Я имею в виду свободы, которые пришли из телевизора, от вас прямо, и там же скончались. Десять лет отката назад.
– Нет, не жалко, всему свое время, если телевидение не смогло сохранить эту территорию, значит, мы ее плохо обороняли. Для меня эталоном абсолютного непонимания роли журналиста в новом обществе является встреча энтэвэшников с Альфредом Кохом 3 апреля 2001 г., (после разгона и раскола НТВ, Альфред Кох был назначен председателем совета директоров НТВ).
– Вы про встречу на 8-м этаже «Останкино», в переговорке?
– Да, эту. Но прежде чем про нее сказать, я хочу вспомнить один разговор: в конце 2003 года, за полгода до смерти Саши Бовина, мы стоим втроем с Егором Яковлевым, и Егор говорит: «Мы столько лет бились за рынок в прессе, не понимая, что это такое». И он был прав. Нам казалось, что, если газеты будут принадлежать частнику, коллективу, корпорации — не государству, одним словом, — мы будем жить счастливо. Все это оказалось неправдой. Так вот тогда, в апреле 2001-го, Кох задает вопрос коллективу: «Мы имеем право назначать главного редактора?» Ни в коем случае! «Но мы имеем право определять политику?» Ни в коем случае! «А что ж тогда мы можем?» И моя любимая Света Сорокина сказала Коху: «Вы можете давать деньги». И вот это стало для меня символом нашей детсадовости.
– Как бы вы могли охарактеризовать отношения между ТВ как институтом и зрителями за последние десять лет?
– ТВ из обслуживающего персонала превратилось в гостя, который пришел и никак не уйдет. Осточертел своими шутками, а выгнать неудобно, и только поэтому он остается. Раньше, в советское время, жизнь была отдельно, а ТВ — отдельно. Потом выяснилось, что ТВ и есть жизнь: в конце 1980-х, когда пришли демократы и поезда начали сходить с рельсов, бабули не понимали, что поезда всегда сходили с рельсов, только раньше им об этом не рассказывали. И в этот момент, когда ТВ и жизнь соединились, телевизионщики обалдели от свободы, от идеи даже не четвертой власти, а второй или первой.
– И здесь хотелось бы спросить: как у вас складываются отношения с Эрнстом и Добродеевым?
– Есть люди и есть должности. Это совсем разное. Костя — креативщик, Олег — политик и государственник. Если бы дать им свободу, это было бы совсем другое ТВ.
– По-моему, их удовлетворяет тот уровень свободы, который у них есть. Уверена, они гиперлояльны к режиму.
– А почему они должны быть нелояльны?
– Они могут быть лояльны или нелояльны лично. Но они же СМИ возглавляют!
– Они назначены президентом на эти должности, они возглавляют государственные каналы, и было бы смешно, если б они были в оппозиции к режиму.
– Но вообще-то это противоречит закону о СМИ.
– Законы наши, говорят, строги, но не обязательны к исполнению. Руководители СМИ лояльны к любому акционеру, государству или к частной компании практически всегда и везде. В мире права журналистов защищены традицией и многолетней практикой, у нас нет ни того, ни другого.
– Это значит, что у вас руки связаны ровно так же?
– Я не могу сказать, что руки мои не связаны. Но у меня довольно длинный поводок. Государство в данном случае не выступает акционером Общественного телевидения.
– Вас не смущает, что начинает вас финансировать именно государство?
– Нет, не смущает.
– Вам знаком механизм самоцензуры? У вас включается?
– Он у меня не выключается, он всегда включен, я родился в 1937 году, не забывайте. Вообще человек без самоцензуры — это Удальцов, например.
– Вы имеете в виду оголтелость?
– Да, это когда люди не думают, «как ваше слово отзовется». Самоцензура и трусливость — разные вещи. Беда журналистов, особенно молодых, — это отсутствие внутренней культуры и знаний: приходят белые листы бумаги, а надо хоть что-то за душой иметь. Бесхребетные невероятно легко поддаются воздействию. Вот в наше время еще был фактор страха, журналиста можно было изгнать из профессии.
– О, и сейчас можно, и еще многие просто добровольно уходят от невыносимости профессионального бытия.
– Вот что для меня было быть изгнанным из ТВ? Это вылет вообще отовсюду, я мог дальше только на вокзале объявлять: «Ваша электричка уходит с третьего перрона». А теперь можно из одного СМИ переходить в другое. Ну вот Леня Парфенов снимает же кино.
– Он мог бы делать в несколько раз больше и в других жанрах.
– В мое время он бы не то что фильмы снимать не мог, он фотографировать бы не мог. В нас сидел страх, сегодня страха меньше, нет страха перед ФСБ.
– Как нет?! Вот прямо сейчас, в эту минуту, журналистка Светлана Рейтер находится на допросе в ФСБ.
– Я это рассматриваю как отступление: не отступление бегством, а отступление с боями, те ребята понимают, что они вынуждены отступать, — СК, ФСБ.
– Вы считаете, что они отступают?
– Конечно! Поверьте моему слову, развитие таково: либо они будут отступать, либо их не будет. Самое интересное, что их заменит та власть, которая окажется поумнее, они все — разменная монета, пройдет еще чуть-чуть, и их сдадут, они это прекрасно знают.
– Вы следили за протестными акциями, которые начались в декабре 2011 года?
– Конечно, власть всего этого не ожидала. Мне очень интересно появление людей, которым не все равно.
– В интернете на разные лады иронизировали над формулой: если не Путин, то кто? Как вы к ней относитесь?
– Я не поклонник Путина, я за него не голосовал, но за него проголосовало — из тех, кто участвовал в выборах, — большинство. Я часто себя спрашиваю: можно ли сбрасывать это большинство? Молчаливое, недумающее, пассивное, пьющее и так далее — можно ли его сбрасывать? Нет, это же люди.
– Вы видите лидеров среди протестующих?
– Черчилль сказал гениальную фразу: «Трагедия консерваторов — отсутствие лидера, трагедия демократов — слишком много лидеров». Все последние годы демократы выясняют: кто из нас главный? Я очень люблю Сережку Пархоменко, удивительный журналист; он, Оля Романова, Леня (Леонид Парфенов. — The New Times)… они никогда вместе не будут, они все капельки масла в воде. Это трагедия страны, особенно такой страны, как наша… А напротив я вижу мальчиков из комитета (перестроечный сленг — КГБ. — The New Times), которые очень хорошо подготовлены, которые обладают тем, чем никогда не обладали наши либералы, — чувством стаи. Комитетские — это стая: была партийная стая, комсомольская, а эта комитетская.
– Вы подписали письмо в защиту Pussy Riot — почему?
– Да, я подписал. То, что девчонки — балды, это ясно, 15 дней общественных работ, всё. И если б Церковь была умная, как католическая, например, так бы и было. Но наша Церковь неподвижна, особенно сейчас, одурев от счастья, что она стала государственной. И знаете, что они там, в администрации президента, все в ужасе, в один голос, меня не стесняясь, кричат: «Какая сволочь нас в это втянула?!»
– Вы будете приглашать в эфир Навального?
– Да, будет повод — буду приглашать, почему нет, я публично уже об этом говорил.
– За кого надо бороться ТВ-менеджеру сегодня — за продвинутых и рекламоемких, то есть за элиту, или за массу, которая слепа, глуха и равнодушна?
– Надо работать с массой, только с темной массой. Элита всегда найдет себе источник информации. Сегодня основная задача ТВ — это не информация, а просвещение, мы потеряли просвещение в стране и, соответственно, на ТВ.
– В любом случае информировать ТВ уже не сможет, этот бой проигран твиттеру, доставка проиграна, конкуренцию держать невозможно, и бессмысленно, и финансово невыгодно.
– Конечно, вот борцы, если они понимают, что в этой весовой категории им ничего не светит, то переходят в другую, худеют или набирают вес, то же самое и здесь. ТВ проиграло информационный бой, значит, возникает вопрос: где у тебя конкурентное преимущество? Сегодня просвещение — это та идея, которая может объединить страну. Нам надо учить людей, чтобы они хоть немного поумнели.
– А деньги-доходы-рейтинги?
– Ой, я в рейтинги не верю, деньги, доходы — да, важно, государство обязано содержать просвещение.
– Стоит сегодня государству вкладывать деньги в устаревшие модели?
– Куда вы денете то население, которое живет в Мухосранске? Куда денете население, которое живет в 80 км от Москвы?! Для огромного количества людей в стране ТВ — это не то что прикосновение к жизни или к культуре, это обозначение того, что они вышли из пещеры. У меня был период снобизма: я столько прочитал, а они ничего не знают… Возможно, это громкие слова, но я считаю, что мы все в долгу у этой страшной массы, неведомой нам. Сегодня интеллигенция умиляется, как и раньше умилялась: ой, какое пенсне у Лаврентия Палыча! Ой, Андропов в туалете читает Мандельштама! Ой, Путин такой спортивный, посмотрите, он корову доит! А Медведев на айпаде пальчиком водит! Я считаю, основная задача ТВ — делать продукт для непросвещенных, не умиляться, а продвигать людей. Кто им расскажет о жизни? Попик сельский? Учителей нет, попы ничего объяснить не могут. Не будем просвещать — будет революция.
– Вы наивный человек, да? Не наивный все это не говорил бы и не ввязался в то, во что вы ввязались.
– Наивный, я вам скажу… вот какая штука: я нигде не задействован, я в любой момент могу подняться и уйти. Ничего не теряю.
Newtimes.ru,
фото: mk.ru
Другие статьи номера в рубрике Политика:
