Для актера прочитать пьесу и оценить ее - значит понять, каким образом можно перевести ее в действие. То есть актер не приемлет пьесы как факта литературы, он признает ее только при условии, что ее можно реализовать сценически. Для человека театра пьеса - это лишь зародыш драматургии, что-то незавершенное. Он чувствует, что, если бы это было не так, пьеса была бы чем-то другим - стихотворением, рассказом, романом и контакт тут возникал бы в безмолвном собеседовании книжной страницы с человеком, который эту страницу читает. Пьеса же, напротив, требует контакта коллективного, и осуществляется этот контакт посредством звучащего слова и движения на протяжении очень специфического отрезка времени - на протяжении спектакля. Не больше и не меньше.
Существовала и существует проблема литературной ценности драматического текста, самостоятельной его ценности, ценности, которую он имеет вне сцены, но для театра эта ценность скорее предчувствие, чем некая несомненность. Само литературное знакомство с текстом - это предчувствие поэзии. Возможность собственного представления о персонаже и ситуации - возможность, которую предоставляет нам чтение романа или даже пьесы, театр отвергает; он навязывает нам свое представление о персонаже и ситуации, таких, какими он нам их показывает, а не таких, какими каждый из нас хотел бы их видеть.
И именно с этой единственно возможной точкой зрения, единственно возможным способом бытования ситуации и персонажа связано и единственно возможное время сценического решения. То трагическое «акме», которое не может быть отодвинуто ни вперед, ни назад, ни просто отложено, как откладывается оно, когда закрываешь страницу, или смещено, как это бывает в случае с личным дневником; тут «акме» всегда происходит тогда, когда должно произойти: в единственно возможный миг, в единственно возможный момент, в этот момент.