С крымскими татарами я познакомилась, а потом и подружилась в Ташкенте.
Мальчики, девочки, примерно мои ровесники (я заканчивала универ) или чуть постарше. Молодежная часть ОКНД, движения за возвращение на Родину.
Синовер Кадыров, с которым мы общались больше всего, только вернулcя с зоны, был одним из последних выпущенных советских политзеков. Он часами сидел на своей кухне, молол кофе в ручной мельничке -— это обязательно должен делать мужчина -— потом варил в турке, разливал, снова молол. Это было такое бесконечное безумное кофепитие: люди приходили, уходили, печатали на машинке, приносили-уносили газеты, присаживались попить кофе и поболтать.
Я помню, что в них поразило меня до глубины души, потому что никаких аналогов в моем на тот момент совершенно советском жизненном опыте не было.
Во-первых, чистый пафос любви к Родине
Ну, вы помните эти времена, когда «любовью к Родине» выносили мозг с первого класса, «широка страна моя родная», «то березка, то рябина», «с картинки в твоем букваре» и пр., и др. От всего этого несло фальшью, и фальшью оно и было, а если кто вдруг начинал жечь патриотизмом, то, значит, перед начальством выслуживался.
Словом, как всякий думающий советский ребенок, я выросла со стойким отвращением к патриотическому пафосу, точнее, псевдопафосу.
Но тут я увидела людей, которые любят свою отнятую Родину так откровенно и страстно, с таким глубоким личным чувством, что это вызывало сначала оторопь, а потом уважение.
Я сама в Крыму бывала с 6 лет каждое лето, любила его очень, часть моего сердца оставалась там, я завидовала тем, для кого эти благословенные места – Родина, и там можно просто жить, а не «отдыхать», и я представляла, какие муки должен испытывать человек, у которого отняли это все навсегда. Его землю. Его Родину, место, к которому он прирос душой.
Пафос моих новых друзей не был истеричным, демонстративным и агрессивным, он органично сочетался с иронией и принятием разных сторон жизни, о «возвращении домой» говорили тихо, просто и страстно, говорили мои ровесники, которые, в отличие от меня, никогда Крыма своими глазами не видели — им запрещали туда приезжать. И было как-то совершенно понятно, что они — вернутся.
Второе, что поразило – то, как они обходились с национальной травмой
Травма была ужасная, потери, понесенные этим народом при депортации, вполне подходят под определение геноцида. Люди, особенно дети и старики, умирали в дороге и в Голодной степи, куда их вышвырнули без кола и двора, умирали от болезней и голода целыми семьями, нет семей, не потерявших в те годы родных.
Об этом у нас мало говорят и знают, если кто хочет узнать больше, можно почитать, например, вот здесь: http://kirimtatar.com/index.php?option=com_content&task=view&id=610&Itemid=380
Но в 20 веке мало было семей и целых народов, не перенесших травмы. Там же, в Ташкенте, многие из них жили рядом с нами, и про пережитое говорили редко, с трудом.
Крымские татары говорили о своей трагедии открыто и просто. В них не было ни ожесточенности чеченцев, ни виктимности евреев и русских, ни мрачной изоляции в своей боли армян (во всяком случае, тех представителей этих народов, с которыми я близко общалась на тот момент).
Скорбь и боль были переплавлены в цель, в сильную и светлую энергию преодоления, «мы обязаны своим мертвым вернуться домой, любить и ухаживать за своей землей в память о них». Я тогда не знала, как все это называется, но это было настоящее, как в классических трудах по травме, превращение травмы в опыт и ресурс, а барьера — в цель. И это впечатляло.
Третье — последовательное ненасилие
Из давней истории крымскотатарского народа мы знаем, что особым миролюбием и гуманизмом он не отличался. Набеги, разграбление городов и сел и работорговля в грандиозных масштабах -— вот прошлое, которым вряд ли стоит гордиться.
После этого были годы сравнительно мирной жизни на краю сначала одной, потом другой империи, свой просветитель Исмаил Гаспринский, свое национальное возрождение – и изгнание. И новая выросшая молодежь, которая, конечно, хотела мстить.
Я точно не знаю, кем, как и почему, но был сделан выбор: отказ от насилия и от мести. Никакой крови. Никакого реванша.
Что само по себе, в общем, чудо. Людям удалось сохранить ресурс смелости и твердости духа своих воинственных предков, при этом приняв, как свои, совершенно другие, новые ценности. Я ходила с ними на акции, всех винтили, некоторых били — они общались с милицией весело и беззлобно, но твердо, никаких показаний, никаких подписей. Сотни участников — и все на одной волне.
Отказ от реванша в их ситуации был вовсе неочевидным решением. По всем правовым понятиям они имели право требовать возрата имущества, своих прекрасных домов и садов на ЮБК, из которых их выгнали.
А в дома заселились русские, реже украинцы. Зашли люди в дома, где не остыли еще постели их хозяев, где на полу лежали детские игрушки, а на столе стояла еда, и стали жить, и радоваться: вот же как повезло-то, как советская власть о них позаботилась!
Это вообще-то называется мародерство, но этого слова я никогда не слышала от крымских татар. «Ну, людям надо где-то жить, у них тоже дети».
Они приняли решение не требовать своего имущества назад — пусть только дадут вернуться в Крым, а там они все начнут сначала. Не все были с этим согласны, многих жгло чувство несправедливости. Их убеждали, уговаривали часами, я слышала эти разговоры.
Кому-то, единицам, удавалось с огромными трудностями вернуть дома своих предков — выкупить за накопленные годами деньги, обойдя все запреты.
Рассказывали трогательные истории, про то, что «есть же и хорошие, совестливые люди». Как новые хозяева будто родного приняли сына прежних, приехавшего на Родину впервые, после ослабления запретов. Как не пустили в гостиницу и оставили ночевать, как передали бережно сохраненные все эти годы вещи: недовышитое его мамой покрывало, деревянную погремушку его младшего брата (брат умер в дороге), какие-то бумаги, как присылали потом варенье, писали: «Это из фруктов вашего сада, с Родины, пусть придаст сил и здоровья».
Судя по повторяющимся деталям, история была все та же самая. Ровно одна. В большинстве своем «новые крымчане» советского разлива возвращению депортированных, мягко говоря, не радовались. Сгинули где-то «эти» – и хорошо.
Поэтому возвращались крымские татары в основном в безводные степи вокруг Джанкоя и Смферополя, селились где получится, закреплялись, как могли, постепенно, упорным трудом пробираясь снова к побережьям и в города, где можно нормально работать. Тут уже и стычки случались, но единичные, в целом авторитетным в народе людям все же удалось удерживать процес в рамках ненасилия, что само себе, конечно, поразительно.
«Горячей точкой» Крым не стал, и, хочется верить, не станет, но мало кто может себе представить, какая огромная работа за этим стояла, прежде всего, Мустафы Джемилева, которого сейчас в Крым не пускают, второй раз отняв у него Родину. Что само по себе безумие даже в чисто практическом смысле: кто будет удерживать разгневанную молодежь? Или превратить Крым в новую Чечню — и есть истинный план его «обустройства»?
Ну, и еще одно — солидарность
Я даже не знала тогда как это назвать, просто была поражена, насколько оно было не похоже на то, как действовали в подобных ситуациях люди вокруг.
Один пример. Была история, когда власти приняли решение закрыть факультет крымско-татарской филологии в Ташкентском педвузе, единственный в стране. Студенты объявили забастовку и заняли аудитории, отказавшись их покидать. Как в Сорбонне какой. КГБ была на ушах, угрозы не помогали, тогда решили задействовать «культурно-религиозный фактор».
Пошли по семьям девушек-студенток с «доверительными беседами»на тему «вот ваша дочь, приличная мусульманская девушка, а ночует там с парнями, вы можете себе представить, чем они там занимаются, может быть, подействуете на нее?».
Надо сказать, не все семьи были в восторге от идеи с забастовкой. Люди боялись за своих детей, не хотели потом ждать их из тюрьмы. Но когда в ход пошла такая грязная игра, не было ни одной семьи, из которой «заботящихся о нравственности» не спустили бы с лестницы.
То же самое неизменно проделывали соседи, к которым обращались за сбором компромата на участников забастовки. Способность забывать о роазногласиях в минуту общего вызова, действовать по принципу «один за всех и все за одного» — впечатляла.
Впрочем, хватит мемуаров. Что хочу сказать. Я представляю, каково сейчас вам, друзья.
Все это дико несправедливо по отношению к вашему народу, который начал восстанавливаться от пережитого и снова налаживать жизнь.
Бить по больному, по травме — подло.
Не пускать домой Мустафу — подло.
Снова возвращать вас во времена обысков, допросов, задержаний — подло.
Но вы справитесь. За вами правда, вы на своей земле, у вас есть опыт, так что вы обязательно справитесь. Я желаю вам все это преодолеть и остаться такими, какими я вас знаю и уважаю.
ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ, СЕМЕЙНЫЙ ПСИХОЛОГ
Фото http://vladmama.ru/forum
Фото http://www.bbc.co.uk/russian/rolling_news
БЛОГ НП САЙТЕ РАДИО «ЭХО МОСКВЫ»
HTTP://WWW.ECHO.MSK.RU/BLOG/PETRANOV/1322714-ECHO/