В этом году исполняется 15 лет с тех пор, как на киевском Монмартре, как любят величать Андреевский спуск, появился памятник прототипам знакового советского фильма «За двумя зайцами» Проне Прокоповне и Голохвастову, созданный скульптором Владимиром Щуром. К этой дате мы решили вспомнить о всенародной любимице Проне — украинской актрисе Маргарите Криницыной. Чего только не говорили в последние годы ее жизни: и что она вела нищенское существование, и что о ней все забыли... Чтобы развеять многочисленные слухи, мы пообщались с единственной дочерью актрисы Аллой, ныне — известной сценаристкой, которая живет в Москве.
— Мама не умела тратить деньги: могла все прокутить, приобрести в магазине какое-то дурацкое платье или пошить его на один вечер. Она была артисткой, ей надо было тратить на это. К тому же, она хлебосольная была очень, поэтому деньги часто уходили сквозь пальцы. Но такого, чтобы она нуждалась, не было. Пожилые люди все любят немного поплакаться. Я вот тоже на пенсии сейчас и тоже могу плакать. Пенсия у меня 8 тысяч рублей. У мамы она была не настолько копеечная, плюс была президентская доплата, что-то давал Союз кинематографистов Украины. Конечно, это не деньги Голливуда. Но все равно не нищета. Да и я ей часто подкидывала, оплачивала сиделок. Хотя сбережений ее личных после смерти никаких не осталось.
— В семьях известных родителей на детей падает тень их славы, которая чаще мешает, чем помогает. Когда вы после окончания украинского вуза переехали в Москву, родственники вам как-то помогали?
— Москва — это мегаполис, даже тридцать лет назад она была огромным городом. Когда я приехала, то не смогла поступить на сценарные курсы — все было не так просто. В Киеве тогда не было такой специальности, а мне хотелось учиться на высших сценарных курсах. Даже была мечта поступить к режиссеру Марлену Хуциеву — я писала ему письма, напрашивалась. Но потом вышла замуж, и личная жизнь увела меня в другую сторону.
А родители никаких протеже мне не делали. Папа, сам будучи сценаристом, мне не помогал. Может быть, ему не нравилось, что я хочу пойти по его стопам. Это уже потом он меня признал как коллегу, а сначала относился как к дочери, у которой появилось баловство писать сценарии. Думал, что это слишком серьезно для молодой девушки — мол, что она там может написать. А мой папа учился на послевоенном курсе с Марленом Хуциевым, Григорием Чухраем... Отца любили все на курсе, и если бы он хотел, то помог бы мне. Но ничего страшного: я сама набила шишки и научилась болтать лапами, сбивая сметану (смеется).
— А мама как реагировала на ваш выбор?
— Знаете, свой первый сценарий я, между прочим, написала для мамы. Она его читала и, конечно, хотела, чтобы я стала сценаристкой. Думаю, она хорошо отнеслась к этой идее, потому что не видела во мне артистических талантов.
— Последние годы Маргариты Васильевны прошли в Киеве, на Березняках. Вы продали эту квартиру?
— Квартира есть и по сей день. Сиделка за ней присматривает, оплачивает счета. Но квартира нуждается в ремонте. В ней хранится весь мамин архив, который мне еще предстоит разобрать. Есть какие-то папины сценарии. Там же висят мамины концертные платья. Для себя пока отобрала для души какие-то ее фотографии. Нашу семейную библиотеку отдала в библиотеку на Березняках — оставила только любимые книги.
Я очень хотела бы открыть музей, посвященный маме. У меня когда-то была идея поменять квартиру на Березняках на квартиру на Подоле и открыть музей там, но цены так меняются... К тому же, нужно все время находиться в Киеве, чтобы все это «пробить», а я рабочая лошадка — работаю в Москве, пишу сценарии. Для начала хотелось бы установить памятную доску на доме, где она жила. Мне сказали, есть закон, что должно пройти какое-то количество лет после смерти человека, чтобы такую доску можно было установить. Но было бы прекрасно, если бы эта доска появилась.
— Без мужа Маргарита Васильевна провела около семи лет. Чем она жила в последние годы?
— Она очень болела. Если бы не это, быть может, она была бы еще более востребованной. Она ведь хорошо юморески читала, была эдакой женщиной-шоу. Могла бы вести разные вечера, зарабатывала бы и ни в чем не нуждалась. А в то время просто очень болела, хандрила. У меня своя жизнь, я в Москве… У нее были две сиделки. Сначала рядом сестра была, потом они не поладили, и она уехала. А сиделки помогали маме в быту.
Нельзя сказать, что мама совсем была одинокой. Она была очень общительной, каждый день к ней приходили люди. Причем у нее было много друзей среди журналистов. Когда они приходили — чаще всего это были девушки, молодые женщины, — она их рассаживала за столом и начинала расспрашивать о личной жизни. Выслушала, наверное, миллионы их историй, видела много слез. На стол ставили бутылку коньяка, мама обязательно организовывала закуску. Эти посиделки были до конца ее дней. Пусть и не в таком объеме, как раньше, но журналистов она любила и никогда им ни в чем не отказывала.
— В своих интервью она много раз говорила, что терпеть не могла свою Проню Прокоповну — якобы эта роль испортила ей карьеру. Поменялось ли у нее отношение к Проне в конце жизни?
— Она эту фразу сказала и забыла. Я тоже могу сказать, что терпеть не могу сценарий, который пишу. Для нее это был очередной эмоциональный выброс. Может быть, она тогда сидела без работы, и ей казалось, что эта роль перекрыла ей кислород. На самом деле время тогда такое было — картин меньше снималось. Да, карьера сложилась не очень счастливо, она не сыграла все, что могла. Но судьба подарила ей народную любовь, памятник на Андреевском спуске, а фильм этот идет во всем мире до сих пор.
— Это правда, что она хотела после Прони отравиться и даже выпила ацетон? Говорят, если бы не Борислав Брондуков, который жил по соседству и случайно увидел ее в таком состоянии, могло случиться непоправимое.
— Ну, при мне она ацетон не пила. Она, конечно, была эмоциональной женщиной, но не до такой же степени. Хотя... До сих пор помню, как я еще училась в школе, а маму не утвердили на какую-то роль. Она набрала в ванну воды и сказала, что сейчас будет резать вены. Я в слезы: «Мамочка, не умирай». Эмоции у нее лились через край.
— А какой она была матерью? Где-то прочитала, что весь гонорар от Прони, а это было 400 рублей, ушел вам на немецкие игрушки.
— Отец и мать оба были щедрыми и неплохо зарабатывали при советской власти. Конечно, они меня баловали. Главное, как они считали, чтобы дочь была сыта и в доме был забит холодильник. Как-то мама поехала в Англию по туристической путевке. А ее подруга, актриса Галя Логинова (мама Миллы Йовович. — Авт.), уехала в Великобританию в эмиграцию. Мама привезла мне оттуда полный чемодан вещей: сапоги на шпильках, пальто... Я еще училась в институте, но была одета, как кукла. Но все это купила Логинова — у мамы не было таких денег, да она и не знала даже магазинов таких.
В семье у нас папа неплохо зарабатывал — в СССР очень хорошо оплачивались сценарии. Отец получал 6 тысяч рублей, это были огромные деньги. Плюс к этому гонорару платились потиражные — они составляли точно такую же сумму, как и сам гонорар. А еще артисты, которые числились в штате киностудии Довженко, получали так называемые простойные — человек мог ничего не делать, а небольшая зарплата ему была обеспечена. От голода тогда никто не умирал. А когда грянула перестройка, многие артисты просто спились.
— Ваши родители всю жизнь прожили вместе. У Маргариты Васильевны всегда было много поклонников, отец не ревновал?
— У мамы был однажды серьезный роман — она влюбилась и собиралась разводиться. Но из этого ничего не вышло, и она осталась в семье.
— Вы с мамой были близкими подругами или держались на расстоянии?
— Подругами не были, а дружили ровно три дня — потом начинали выяснять отношения. Поэтому мои приезды к ней были наскоками: три, четыре дня максимум. И когда начиналось: «Почему не намазалась кремом?» — я говорила: «Мама, я поехала работать», — садилась в поезд и возвращалась в Москву.
— Маргариту Васильевну многие считали красавицей, старались подражать ей, а сама она открыто называла себя уродиной…
— Это она кокетничала. Не считала себя красавицей, но за собой следила, регулярно ходила на маникюр, педикюр. Обожала всякие косметические процедуры. Когда была возможность, делала себе прическу, любила парики и красивую одежду. А пластические операции ей даже делать не надо было — лицо у нее оставалось гладким и после 70.
— А мама любила фильмы со своим участием?
— Она не зацикливалась на этом. Я не воспринимаю ее как творческую единицу. Для меня она была просто мамой.
— Были у нее друзья в актерской среде?
— Очень дружила с Олегом Борисовым и его супругой Аллой. Но они же потом уехали в Ленинград. С Лидой Шукшиной мама продружила практически всю жизнь. С Валей Титовой они были подругами — познакомились на какой-то съемке. Валя очень любила маму, и когда она заболела, Валя ее в Москве через свои знакомства провела по всей профессуре.
— Вы в одном интервью рассказывали, что за день до смерти мама пела. Предчувствовала свой уход?
— Когда я к ней приехала, она лежала в тяжелом состоянии. Мама пела, хотя уже уходила и не воспринимала этот мир. Недавно я прочитала статью, которая меня поразила. Оказывается, когда человек умирает, он поет. И вот в том мире она пела. Не прощалась ни с кем — была уже в коме. Меня, может, и узнала, но не могла говорить. Когда я приехала, то вызвала скорую помощь, но врачи сказали, что нет смысла ее забирать в больницу…