22 годовщина Августовских событий требует как-то оценить их исторически. Но не для вечной дискуссии: что лучше – побег из курятника (исход из Египта) или спокойное пребывание в нём вечно. Немного об Августе. Он стал кульминационной точкой не только уже шедшей к тому времени два с половиной года Четвёртой Русской революции, но и нескольких десятилетий нравственного и интеллектуального сопротивления тоталитаризму.
Судя по опросам, большинство в России, осуждая и ГКЧП и Ельцина, мечтает о том, чтобы страна прошла бы между их вариантами. Люди искренне не хотят крайностей. Такой «средний путь», по сути, и предлагал Горбачев. Но именно его не любят больше всего за то, что он отставал от логики событий, но всё время предпринимал всё новые шаги в разных направлениях, которые ещё больше дестабилизировали ситуацию. Три примера. Отменив цензуру, надо было понимать, что именно коммунизм и сталинизм станут главной мишенью. Это требовало кардинальной смены политической легитимации – в стране, где каждый день считали марки и пфенниги, полученные от кайзера, уже невозможно было говорить о государстве, созданном Лениным.
Вводя рыночные элементы – кооперативы, малые предприятия и хозрасчёт, но сохраняя Госснаб, Госплан и безналичный рубль – на выходе получаем экономическую шизофрению.
Вводя пост президента СССР и формально отменяя однопартийную систему, страну погружали в хаос квазипарламентаризма, который мог существовать лишь как ширма автократии, но новые автократы могли опираться только на идеи национализма и антикоммунизма.
В принципе, контуры консенсуса, на котором могла быть основана постперестроечная Россия мне – и всем желающим – объяснял в августе 1990 года омоновец зрелых лет, прохаживаясь у памятника Пушкину в ожидании приказа «брать Новодворскую»: «Главное – это экономическая свобода, а митинги, вся это болтовня – никому не нужны». Не знаю, как у него повернулось в жизни потом – учредил ли крутой ЧОП, нанялся ли в департамент безопасности скороспелого комсомольского банка и был подранен на стрелке с ореховскими, сложил ли буйну голову во время «командировок в Чечню»? Но принцип «ментовского капитализма» он изложил ясно, чётко, афористично.
Но советская идеология осуждала стяжательство и восхваляла забастовки, а без неё не было уже ни Союза, ни партии-рулевого. Не было место для «среднего пути». Горбачев не мог стать президентом России (Большой России), «отпустив» остальных. КПСС не могла переименоваться в «Гуманистическую партию Союза Суверенитетов». Места для компромиссов не было – можно было потянуть ещё полгода с новым союзным договором, но нельзя было тянуть с отпуском цен. А разрушив иллюзию государственной заботы о маленьком человеке ему в утешение надо было что-то дать. Либо гордость за собственную государственность (при этом вся историческая вина переходит на москвитов), либо праздник справедливого возмездия – люстрация, суды над начальниками, судьями и чекистами. Любой вариант Горбачёва исключал обе эти отдушины.
Два слова о пресловутом «китайском пути». Китайские реформы начали люди, которые подростками застали приход к власти Мао и сражались с японцами, гоминьданом и американцами в Корее. Потом они собрали Китай по кусочкам, пережили голод и разруху Большого скачка, прошли через ад Культурной революции. Они были титанами (или монстрами). И они решительно смогли подавить и популистов из окружения вдовы Мао, и сонмы взяточников в своих рядах. А регулярные расстрелы коррупционеров не переросли у них в резню интеллектуалов и административной элиты. Перестройку начали люди, с молодых лет окруженные барской роскошью и цинизмом, высшим мастерством своим считающие аппаратную интригу и трехсмысленную демагогию. Они могли только открыть дорогу к власти новым людям – спекулянтам, бандитам и чекистам.
Уникальность Августа в том, что он стал единственной не националистической из всех антикоммунистических революций 1988-92 годов в Восточной Европе и СССР. Тогда от югославского сценария нас спас духовный универсализм либеральной интеллигенции. Негативные оценки Августа-91, который по историческому значению сравним со штурмом Бастилии и Бостонским чаепитием, вызваны тем, что мы смотрим на него, сидя в исторической «яме» - полосе провалов и реакции. Вот так сидел настоящий (умный и честный) большевик в ноябре 1939 - хотели социализм, а получили Голодомор, Большой террор, а сейчас - дружим с Гитлером. Или вспомним, что писал убежденный либерал Анатоль Франс о Французской революции в «Боги жаждут» - кровавая гильотина, голод, страдания и на этом фоне напыщенная ложь ораторов.
Надо отдать должное коммунизму – он привнёс некоторые ценности, которые стали интегральной частью демократической идеологии. Первое – последовательный антинацизм, антифашизм: любые политические технологии, ассоциирующиеся с гитлеризмом, воспринимались как боевой сигнал. Даже сейчас, несмотря на засилье национал-либеральной демагогии, инициативы по созданию концлагерей для мигрантов и организация электронного доносительства на них вызывает у большинства отторжение. Второе – примыкающий к антифашизму «интернационализм», а точнее, космополитизм, ставшие основой для антиксенофобских настроений и для культурного универсализма.
Третье – антидогматизм: устойчивый иммунитет к клерикализации (борцы с церковным догматизмом и царской цензуры были в основе научных и культурных коммунистических «святцев») и – по принципу отталкивания – иммунитет к «единственно верной идеологии». Четвёртное – неприятие (на уровне лозунгов и декламаций, но всё же) деспотии, диктата, полицейской тирании, культ революционных героев, борцов за национальное освобождение, борцов с рабством…
К этому осталось добавить только отстаивание таких естественных для человека стремлений, как: иметь своё дело и свободно менять продукты своего труда; иметь собственную национальную и культурную идентичность; иметь возможность объединяться, в том числе для занятия политикой; и свободно мыслить, говорить и творить. Из этой смеси и родился тот демократический коктейль, который кружил головы прошлого поколения российских демократов. О причинах поражения Четвёртой Русской революции, о перерастании естественной послереволюционной реакции, отката, в полноценную контрреволюцию уже написаны не просто тома, библиотеки. Отмечу, на мой взгляд, главное. Народ не простил демократам того, что он счёл обманом. Разумеется, никто прямо не обещал молочных рек и кисельных берегов на следующий день после победы над коммунизмом. Но ощущения создавались именно такие. Более того, почти сразу после Августа в новые госструктуры хлынули (т.е. сперва потекли тонким ручейком) отечественные «пиночетовцы» и «франкисты», считавшие, что только силой можно загнать «быдлячих совков» в либерально-консервативное будущее имени баронессы Тэтчер. Закономерным итогом стало то, что реформаторы стремглав оказались в политическом вакууме. И тогда они позвали на подмогу проверенные номенклатурные кадры. Так в страну вернулось понятие «партия власти» (а вовсе не правящая партия, как положено при демократии). Эта «партия» постепенно обратно превратилась в номенклатуру – слой, монополизировавший политическую, административную и медийную власть.
Ещё какое-то время демократия существовала в зазоре сражающихся между собой номенклатурных партий. Если бы всё так и тянулось, мы медленно врастали бы в нормальную умеренно-коррумпированную восточноевропейскую буржуазно-парламентскую систему. Но кризис политической поддержки режима заставил обе главные номенклатурные партии слиться в одну, но - главное – реальной правящей партией стали чекисты. А чекисты (в этот расширительный перечень я отношу и работников прокуратуры, и следователей) решили поиграть в опричников. Они изобрели «боярскую измену» и стали её выкорчёвывать, присваивая – что есть основная привилегия опричников – их собственность. И тут и началась полноценная контрреволюция – уничтожение подчистую всех завоеваний Августа.
На сегодняшний день мы видим почти полный распад тех гуманистических ценностей, которые демократам досталось из общего коммунистического набора. Это свойственно даже тем, кто решительно бьётся в рядах оппозиции. Их вдохновляет оставшийся буржуазный набор гражданских свобод. Очень возможно, что весь путь прошедшей Русской революции от Горбачева к Сахарову, от Сахарова к Ельцину, и от Ельцина к Путину был также исторически запрограммирован как путь Французской революции - от Лафайета к Мирабо, от Мирабо к Дантону, от Дантона к Робеспьеру, и от него к Бонапарту. Или революционный путь России – от Родзянко к Милюкову, от Милюкова к Керенскому, от Керенского к Ленину, от Ленина к Бухарину, от Бухарина к Сталину…
Но я предлагаю попытаться сделать так, чтобы в ходе новой – Пятой Русской революции, не было повторения ошибок её предшественницы. Прежде всего, учтём, что Четвёртая революция была повторением Первой (1905-07), но с иным финалом. Как бы Столыпина не оказалось, царь бежал, и к власти пришёл Милюков. Если считать события с 5 декабря 2011 по 6 мая 2012 прологом Пятой Русской революции, то мы также видим повторение событий Второй (Февральской) революции, но также в альтернативном варианте – Дума перепугалась, армия на сторону Думы не перешла, в Питер подвезли провиант, демонстрации расстреляли, зачинщиков пересажали. Прямой угрозы престолу нет, но он окружен ненавистью и презрением.
Чего не было сделано в 1991 году. Не была создана независимая мощная партия, не связанная прямо с Ельциным (не могли, не хотели, не решились – не сделали). Не была проведена люстрация – исключение из политики, юстиции, преподавания, медиа всех, причастных к репрессиям, включая доносчиков. Я уверен, что после краха путинизма это-то будет поправлено. Будет совершенно не интеллигентская (а потому и не склонная к сектанству и расколам) партия (Навального?), будет такая люстрация, что чертям в аду тошно станет (вернуться из зон десятки тысяч жертв рейдерских дел, это вам - не возращение интеллигентных диссидентов из пермской политзоны).
Но очень важно предусмотреть угрозу перерождения и этой партии, разгул политической коррупции. Поэтому я предлагаю сумасшедшую идею. Присмотреться к иранскому опыту, а также опыту Португальской революции 1974 года – создать некий Высший комитет революции. Сперва именно у него вся полнота власти. Потом он проводит выборы в Учредительное собрание и воссоздаёт судебную систему - и уступает им часть полномочий. Потом на основе предпочтений, выявленных в ходе выборов в Учредилку, формируется Временное коалиционное правительство, которому также передаться часть полномочий. Потом проходят парламентские, региональные и муниципальные выборы, выборы главы государства. В итоге у Ревкомитета остаются только функции высшего антикоррупционного надзора. Потом он распускается. Но в охваченном политическим хаосом стране обязательно присутствие внепартийного экстраординарного властного органа. Из такой закономерности вырастет революционная диктатура. Так пусть диктатор будет коллективный и пусть его власть непрерывно уменьшается.
У Пятой Русской революции, с моей точки зрения, будет три основные задачи. Первая – «самая простая» - демократизация государства. На самом деле, в таких случаях часто бывает важно только завести мотор. Когда чиновник привыкает к мысли, что вчерашний оппозиционер завтра начнет им командовать, а судьи – к своему ужасу – видят недавних подсудимых в креслах парламентариях, то идеи контролируемой обществом бюрократии и независимого суда становиться для них более понятными. В тех же США, полвека назад, во времена борьбы с расовой сегрегацией и полицейская практика, и юстиция были вполне похожими на отечественные.
Значительно более трудная задача – это гуманизация государства. Вопреки воле ожесточившегося большинства проводить реформу пенитенциарной системы, реабилитировать наркоманов, бороться с нищетой, идя на риск роста налогов.
Последний пример: шведские женщины, для которых хиджаб – символ гнёта, добровольно его надевают в знак солидарности с избитой расистом мусульманкой. Это как если бы сторонники демократических кандидатов Митрохина и Навального, узнав о концлагере в Гольяново, сделали бы значки «Я тоже вьетнамец».