Журналист Олег Кашин сейчас сотрудничает с изданием The Republic и ведет свои стримы на YouTube, а живет с семьей в Лондоне. ЖУРНАЛИСТ обсудил с ним разные темы: как всегда успевать к дедлайну, можно ли писать тексты пьяным и что такое английские таблоиды

— Если бы вашему сыну было 18 и он решил поступать на журфак, вы бы были за или против?

— Спросили бы об этом лет пять назад, я бы ответил, что нет, ни в коем случае. Сейчас — ну, если захочет — на здоровье. Я не знаю, что изменилось за пять лет, то есть что сделало меня менее радикальным — то ли сам ребенок, то ли общественно-политическая обстановка, то ли мой возраст, но что-то точно изменилось, и, кажется, нет ни одного вопроса, на который бы я сейчас, в 2019 году (или на моем 39-м году, или на 5-м году Нила), ответил бы: «Да ну что вы, ни в коем случае». Зарекаться нельзя ни от чего, и в любом «никогда!» я теперь вижу позерство.

 

— Существует около десятка достаточно точных определений журналистики — у вас есть свое или любимое?

— Ну вот чье это было, честертоновское — «сообщить людям о смерти лорда, но перед этим сообщить, что такой лорд существовал». И я с годами тоже стал относиться ко всему этому легче, бесполезную информацию я с детства любил, а сейчас вообще перестал отделять ее от полезной, и мне уже даже кажется, что никогда и не отделял.

 

— Свободная пресса, которая возникла у нас на рубеже 80-х и 90-х, — она по состоянию на сегодня скорее жива или скорее мертва?

— Совершенно точно мертва. И время, когда ее стоило оплакивать (а ее стоило оплакивать), тоже прошло. Отсутствие этого института у нас данность, с этим надо жить. Частично свободную прессу подменяют соцсети, и я рад, что с момента их появления уделял им повышенное внимание. Если бы не мое присутствие в соцсетях, то сейчас бы меня уже не было как человека, которого вам захотелось бы о чем-то спросить. А может быть, и в более широком смысле, то есть буквально не было бы.

— Журналистика в России остается опасной профессией или все же она не опаснее профессии медика (на которого тоже могут напасть из-за профессиональной деятельности)?

— Ну вот это тот тезис, который я всегда повторял на конференциях и в интервью, когда за мной еще тянулся шлейф с имиджем пострадавшего журналиста, — да, выделять эту профессию в отдельную группу риска аморально. И, условно говоря, менты в «Дальнем», убивающие человека, не спрашивают, кто он по профессии. (Имеется в виду резонансный случай: дело казанского отдела полиции «Дальний» в марте 2012 года, когда там скончался задержанный Сергей Назаров. Он был изнасилован бутылкой из-под шампанского. Расследование выявило систематическое применение в «Дальнем» пыток к задержанным, в том числе к задержанным незаконно, с целью выбить признания в не совершенных ими преступлениях — всего 15 эпизодов, в том числе еще три случая изнасилований. — ЖУРНАЛИСТ.)

 

— Какая у вас должность в Republic сейчас? Их схема пэйвола — рабочая экономическая модель для СМИ? У вас есть KPI? Вы сами не сетуете, что многие, кто раньше читал ваши тексты, сейчас не кликают по ссылкам, потому что не покупают подписку на издание?

— Сейчас там написано, что я главный редактор журнала «Кашин». Но это скорее фигура речи — вот есть рубрика, в которой публикуются только мои тексты, они назвали ее журналом. У меня нет должности, я не работаю в Republic, я фрилансер с 2012 года, с момента увольнения из «Коммерсанта», и сотрудничество с Republic два года назад (так-то я пишу для них шесть лет непрерывно — для меня это рекорд) стало экспериментом: это издание заменило мне все другие (я писал и для шести изданий одновременно).

СВОБОДНАЯ ПРЕССА СОВЕРШЕННО ТОЧНО МЕРТВА, И ВРЕМЯ, КОГДА ЕЕ СТОИЛО ОПЛАКИВАТЬ, ТОЖЕ ПРОШЛО. ЧАСТИЧНО СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ПОДМЕНЯЮТ СОЦСЕТИ, И Я РАД, ЧТО С МОМЕНТА ИХ ПОЯВЛЕНИЯ УДЕЛЯЛ ИМ ПОВЫШЕННОЕ ВНИМАНИЕ

Пэйвол, насколько знаю, позволяет Republic обеспечивать себя самому. KPI есть, я ему соответствую или как это правильно называется, но он настолько сложный, что, хотя мне много раз это объясняли, я просто не смогу пересказать как рассчитываются мои гонорары, — но знаю, что они полностью покрываются деньгами подписчиков, пришедших читать именно меня. Их меньше, чем мне хотелось бы, и меньше, чем тех, кто читает меня в соцсетях и кто читал мои старые «бесплатные» тексты. Это меня, конечно, огорчает, но есть соцсети, есть возможность давать интервью другим СМИ — и это позволяет взаимодействовать с той аудиторией, которая не хочет или ленится подписываться. Но мне приятнее было бы, конечно, если бы подписывались.

 

— Есть какие-то штуки в английских СМИ, про которые можно говорить, что «из Лондона виднее», и картина другая, чем это читается по интернету из России?

— Ну, поскольку английские (и, наверное, в чуть большей, но сопоставимой степени американские) СМИ — как бы общемировое достояние, часть и нашей культуры тоже, никаких открытий в этом смысле у меня не было. Мне безумно завидно, что у англичан такая таблоидная культура — у нас тоже была, но в итоге деградировала и распалась до Telegram-канала Mash и Instagram-звезд. В этом году я для солидности выписал бумажную Financial Times и теперь страдаю. Мне там  особенно нечего читать, и, как в анекдоте про песню «Валенки», надо было, конечно, выписывать The Sun — в аэропортах всегда беру ее.

 

— Создается впечатление, что вы легко и много пишете, не бывает проблемы чистого листа, страха перед дедлайном и редко бывают неточности в текстах. Это вообще чудовищная редкость среди журналистов.

— Про дедлайны — мне случалось их проваливать, но это форсмажорные сюжеты, так-то дедлайнов я не боюсь и обычно делаю все в срок — тут есть повод похвастаться, и скажу, что этим своим свойством я обязан морскому образованию, которое не подразумевает, что приказ может быть не выполнен в назначенный срок. Сейчас мне самому стало смешно от такого объяснения, но я в него верю.

 

— Вы когда-то говорили, что тексты пишете под шум интернета, то есть сидите в соцсетях, общаетесь и набираете новую колонку. Не мешает? 

— Ну да, про шум интернета — это привычка, которая как-то сразу возникла и никуда, слава Богу, не девается. Проблема чистого листа, по-моему, миф, но у меня есть проблема первой фразы — это проблема интонации, которую надо поймать в начале, и тогда все напишется легко, быстро и хорошо. То есть я могу зависнуть перед чистым листом, но дело не в листе, а в поиске двух-трех слов, которые по ценности равны всему остальному тексту. То есть вот это, наверное, профессиональный секрет.

Я работаю в публицистическом жанре, занимаюсь публицистикой, но продаю ее, чаще всего невольно, как аналитику: «продаю» — это не о деньгах, а о внимании читателя или редакции, вы понимаете; между публицистикой и аналитикой есть понятная разница, и поскольку я себя сам поместил вот в этот зазор между ними, в каждом тексте ключевая составляющая как раз и связана с этим зазором. То есть помимо того, чтобы сформулировать то, что я должен сказать, я должен (и, как правило, это сложнее) придумать, как защитить текст от того, чтобы он не воспринимался как вот это: «Кашин расскажет вам, что он об этом думает» — это никому не интересно, это не продается.

В остальном технология простая: думаешь о чем-то день, два или всю жизнь и потом садишься и пишешь сплошной текст со скоростью, равной скорости движения пальцев по клавиатуре, то есть когда сел, то уже все придумано, осталось только написать — это быстро.

 

— К репортажам и интервью не хотите вернуться?

— Когда пишешь репортаж, точно нельзя ни с кем спорить, только уговаривать, а главное — нравиться, а если это невозможно, то вызывать эмоции от сочувствия (как дурачок), до, иногда это уместно, ненависти. В интервью нужно соблюсти баланс между любовью и ненавистью — главную свою неудачу, когда член Политбюро Воротников бросил в меня книгой, я вспоминаю до сих пор, потому что это я, видимо, недостаточно нежен был с ним и недостаточно почтителен к его взглядам и опыту. Это плохо.

САМАЯ ОЧЕВИДНАЯ ПРОДАЖНОСТЬ — РАБОТАЕШЬ НА РАДИО «СВОБОДА», ПИШЕШЬ, ЧТО РОССИЯ — ТЮРЬМА НАРОДОВ, ПОТОМ ПЕРЕХОДИШЬ В ПРОГРАММУ «ВРЕМЯ» И ДЕЛАЕШЬ СЮЖЕТЫ, ЧТО РОССИЯ ПОДНИМАЕТСЯ С КОЛЕН

Хорошо — это как с Кириллом Серебренниковым, когда вы друг другу улыбаетесь, а через минуту после прощания и «спасибо за интервью» он присылает эсэмэску: «Горите в аду». Я спрашивал его о сотрудничестве с Кремлем — да, это тоже важно, мне про театр было неинтересно, про Кремль было интересно, и надо всегда разговаривать, да и писать, о том, что интересно лично тебе.

 

— Вы когда-нибудь писали пьяным? Удачные тексты получались?

— Пару раз было. Есть текст «Русопятая колонна» на сайте Openspace (колонка о том, что слово «русский» находится в современной журналистике чуть ли не под запретом или как минимум обладает негативной коннотацией и отпугивает от автора огромный пласт аудитории. — ЖУРНАЛИСТ) — это рекорд, это 0,7 виски. И этот текст даже вызвал в то время какой-то резонанс, я помню обсуждения. Недавно перечитывал этот текст, мне понравилось.

Но так нельзя вообще, понимаю.

 

— Какое самое запоминающееся и уместное матерное выражение было напечатано в российской прессе, еще когда это можно было?

— Не буду оригинален: мне кажется, за все годы никто не смог превзойти легендарное: «Для большинства участников рынка, в том числе для «Проф-медиа» и УК «Ренессанс Капитал», представляющей интересы норвежской компании A-pressen (владеет 25 % плюс одна акция ИД), заявление «Газпром-медиа» и ЕСН стало полной неожиданностью. В УК «Ренессанс Капитал» отказались от каких-либо комментариев, а глава «Проф-медиа» Рафаэль Акопов лаконично заметил: «Нам п***й». (Заметка в газете «Коммерсантъ» от 2007 года — ЖУРНАЛИСТ.)Собственно, из этого текста я узнал о Рафе и подумал, что, наверное, интересный человек, потом узнал о нем заочно от своих знакомых из «Ленты» и «Афиши» периода, назовем это так, расцвета одних и золотой осени других — я не думал, что журналисты могут быть в таком восторге от медиаменеджера, по сути, приставленного к ним олигархом, владеющим их изданиями, и наконец, спустя еще какие-то годы я сам познакомился с Рафом и убедился, что он какой-то действительно очень хороший. Так что за эти годы та его цитата обросла в моем сознании множеством ассоциаций, и все хорошие.

 

— Вы говорили, что вы довольно тщеславный человек, а, скажем, количество зрителей (в среднем 200–300 человек в эфире) вашего стрима сейчас вас не удручает?

— Я человек тщеславный, но при этом позитивно настроенный, и у меня достаточно способов объяснить себе, почему зрителей мало и почему это нормально. Бывают моменты, когда по моему тщеславию наносится болезненный удар, но и к ним отношусь как полезным урокам или чему-то вроде. Тоже, может быть, это связано с тем, что я на старших курсах работал в газете, был, в общем, звездой, а после работы приходил в свой вуз, заходил в деканат и выслушивал совершенно заслуженные упреки в том, как я плохо учусь. 
 

Тщеславие — нормальная вещь, плохая вещь — самодовольство, и от него я привился как раз в те годы, это было важно, как я потом понял.

 

— У вас в практике были случаи, которые вы бы красными чернилами внесли в учебник по журналистской этике?

— Был эпизод, когда человек, ждавший под подпиской суда за убийство в порядке самообороны (точнее, защиты ребенка), проболтался мне, что сознательно применил к нападавшему смертельный спецназовский прием — я колебался, писать ли об этом, и решил писать, убедив себя, что журнал у нас маленький и московский и до челябинских (человек был из Челябинска) прокуроров мой текст просто не дойдет. Это и поведение у меня неправильное было — не стоило о таком писать, и оправдание неблагородное, так нельзя.

А, ну и дело солдата Сычева (дедовщина, солдата заставили сидеть всю ночь на корточках, дальше гангрена и ампутация; еще писали об изнасиловании и групповом избиении, я писал, что были только корточки и болезнь вен — ну и дальше некоторые читатели это упростили до «Кашин писал, что Сычев сам отрезал себе ноги») я бы вписал как провал, когда хорошая журналистская работа оказалась похоронена по моей вине — я переоценил доверие аудитории (до того так получалось не нарочно, я писал только то, что ей нравилось) и свое умение формулировать политические высказывания. В итоге слишком многие подумали, что я выгораживаю преступников именно из политических, даже корыстных соображений. С тех пор я стал очень осторожным, одно время даже, как мне теперь кажется, слишком увлекся поиском неоднозначности в спорных сюжетах, опасаясь как раз того, что меня опять обвинят в подыгрывании одной из сторон.

 

— Есть такой штамп «продажный журналист» — ясно, когда к нему прибегают в спорах. Но вообще каковы критерии этой продажности? Делать сейчас передачу на Первом канале в прайм-тайм? Работать в «Коммерсанте», а потом еще написать пару материалов для приложения «Не дай Бог»? Получать деньги в конвертах от пиарщиков? Если понятно, когда продается журналист, занимающийся обзорами гаджетов, то с политикой же все очень размыто, нет?

— Ну, самая очевидная продажность — работаешь на радио «Свобода», пишешь, что Россия — тюрьма народов, потом переходишь в программу «Время» и делаешь сюжеты, что Россия поднимается с колен (вообще, наверное, такое невозможно, со «Свободы» в программу «Время» не возьмут — но куда-то же возьмут, типа на «Царьград»). То есть человек, чьи взгляды привязаны к месту работы, — он продажный, даже если не получает никаких денег в конвертах от пиарщиков. 

СГОРЕВШИЙ «СУПЕРДЖЕТ» УЖЕ ВСЕ ЗАБЫЛИ, «ЗИМНЮЮ ВИШНЮ» ЗАБЫЛИ. ВООБЩЕ ВСЕ ОБНУЛЯЕТСЯ КАЖДУЮ ПОЛНОЧЬ, ЭТО САМОЕ ЧУДОВИЩНОЕ СЕЙЧАС

При этом джинса, журналистская коррупция, тайная рекламная деятельность, скрываемая от редакционного начальства, — да, конечно, это продажность, и странно, что вы говорите, что в политике все размыто. Я слышал даже об операторах на телевидении, которые брали от пиарщиков деньги за то, чтобы деньгодатель на мероприятии с Путиным оказался с ним в одном кадре. Или депутатов упоминать — посмотрите нашу прессу и соцсети про Слуцкого, совсем же гадость.

А прайм-тайм на каналах или даже «Не дай Бог» — это бы я проводил по отдельной категории. В кампании 1996 года, когда был «Не дай Бог», коррумпирована была вся пресса как институт, и внутри этой большой коррупции никакой продажности не было — людям платили их редакции, и сами люди нормально объясняли себе, что борются с коммунизмом, продолжая дело Солженицына и, не знаю, Яна Палаха. Да, по поводу этих журналистов нужно делать выводы (многие и сейчас где-то среди нас), но не в продажности там дело.

И с каналами так же — ну кому продается Соловьев, попробуйте его купить. Соловьев по сути — министр, даже вице-премьер, он генерал или главнее, он важная фигура путинской властной вертикали, и тут тоже миллион поводов для упреков, но не тех, о которых вы говорите.

 

— Несколько лет назад вы называли главным СМИ 2010-х издание «Медиазона». Ничего не поменялось? Каким будет главное СМИ 2020-х — и в смысле наполнения, и в смысле платформы, вы примерно видите?

— Почему называл (и ничего не изменилось) — потому что жизнь, и свобода, и те угрозы, которым они подвергаются, — это всегда самое настоящее, а у нас дефицит настоящего, особенно сейчас. Поэтому «Медиазона». 

Что касается прогнозов — я вам говорил про публицистику и аналитику и как я между ними маневрирую, поэтому скажу осторожно, что я бы хотел, чтобы возникло что-то вроде «Спутника и погрома», который был ближе всех к этому. То есть чтобы не было такого, как сейчас, когда все проваливается в никуда — сгоревший «Суперджет» уже все забыли, «Зимнюю вишню» забыли, вообще все обнуляется каждую полночь, это самое чудовищное сейчас.

 

— Если бы начинающий видеоблогер, у которого есть все возможности и техника, попросил вас его проконсультировать в одном абзаце — что бы вы посоветовали человеку, у которого есть все возможности заниматься журналистикой, иметь свою аудиторию, но который не знает профессиональных правил?

— Ой, вот уж меня бы кто проконсультировал. То есть я даже знаю, что мои часовые стримы надо нарезать, выкладывая потом по нескольку коротких роликов с главными какими-то вещами, и гости нужны по Скайпу, и графика какая-то — но блин, я живу в довольно дикой стране с хронически плохим интернетом (у меня в районе дома стоят от миллиона фунтов, «Ягуары» и «Порш Кайенны» в каждом втором дворе, нормальный район — и не проложено оптоволокно!), и мне бы с качеством трансляции и картинки справиться.

ПРОБЛЕМА ЧИСТОГО ЛИСТА, ПО-МОЕМУ, МИФ, НО У МЕНЯ ЕСТЬ ПРОБЛЕМА ПЕРВОЙ ФРАЗЫ — ИНТОНАЦИИ, КОТОРУЮ НАДО ПОЙМАТЬ В НАЧАЛЕ, И ТОГДА ВСЕ НАПИШЕТСЯ ЛЕГКО, БЫСТРО И ХОРОШО

Нет, я не готов давать советы видеоблогерам, а если в целом про «заниматься журналистикой» — идите на госканалы или в агентства, журналистика-журналистика сейчас там. Не уверен, что это хорошо, но репортер госканала, сидящий на крыше во время парада и умирающий от восторга — «А-а-а, внизу проехал танк!» — в нем и жизни больше, и зла меньше, чем, скажем, в проблемном интервью на тему «Любовь Соболь или Нюта Федермессер» или про что там еще у нас пишет независимая пресса. 

Фото: из архива Олега Кашина