ОТ РЕДАКЦИИ:
Этот текст, согласно закону «О СМИ», который гарантирует право на ответ, был направлен в «Российскую газету», опубликовавшую статью Валерия Зорькина. Редакция не ответила Елене Лукьяновой, и потому мы печатаем ответ на своих страницах — ведь полемику начала именно «Новая газета».
Читатели «Российской газеты», скорее всего, не читают «Новую газету», равно как и наоборот. Поэтому необходимо пояснить, что же произошло. В «Новой газете» была перепечатана моя научная статья, опубликованная в профессиональном академическом издании. В этой своей работе я анализировала одно из постановлений Конституционного суда России и сделала вывод о том, что в определенных ситуациях Конституционный суд, идя на поводу у политики и политиков, нарушает не только процедуры конституционного судопроизводства, но и нормы действующего российского законодательства. В поддержку своего мнения я привела ряд довольно серьезных, на мой взгляд, юридических аргументов
Ответ не замедлил последовать. 24 марта председатель Конституционного суда России, профессор Валерий Дмитриевич Зорькин, без упоминания своей должности, почти на полторы полосы вашей газеты (текст Елены Лукьяновой изначально предполагался для «Российской газеты» — Ред.) выступил с жесткой критикой в адрес этой статьи и «просвещенного слоя» в моем лице.
«О судьбе России и зависимости этой судьбы от всего, что связано с правом, я пишу сейчас как гражданин России», — так и заявил он, отказав, таким образом, в просвещенности читателям «Новой газеты». Это к вопросу об этике.
Предполагаю, его реакция была столь бурной потому, что, во-первых, оснований для возражения по существу предъявленных мной аргументов у него не было. Во-вторых, вопрос, по которому принималось анализируемое мной решение Конституционного суда, был тем самым вопросом, который разделил общество не только у нас в стране, но и во всем мире, — о геополитической судьбе полуострова Крым. Хотя в своем сугубо научном анализе я, как могла, старалась избегать какого бы то ни было общественного аспекта или, не дай бог, политического.
Надо сказать, что мне повезло. Немногим ученым-юристам в нашей стране доводилось выносить свои мысли на столь широкое публичное обсуждение. Поэтому я чрезвычайно благодарна моему учителю Валерию Дмитриевичу Зорькину за внимание к моим скромным научным изысканиям. Но и у учителей с учениками порой возникают разногласия. И если в целом профессор Зорькин подтвердил высказанную мной гипотезу о серьезной разнице в понимании сущности и значения права представителями разных юридических школ, то некоторые его высказывания, как мне кажется, либо не вполне соответствуют действительности, либо нуждаются в развитии. Поэтому, оставляя за скобками все высказанные Зорькиным обвинения в мой адрес, я решила воспользоваться предоставленным мне законом правом на ответ и считаю необходимым продолжить нашу заочную дискуссию, так активно поддержанную читателями. Раз уж выпала возможность подискутировать в таком формате!
Итак. Обосновывая позицию Конституционного суда, профессор Зорькин упоминает о забытом мной принципе международной защиты основных прав и свобод человека. По-видимому, он имел в виду введенную в 2005-м инициативу ООН, которая называется«Обязанность защищать» (The responsibility to protect). Это действительно важнейший современный принцип международного права, предполагающий возможность ввода на территорию государства, где нарушаются права граждан, вооруженных сил с санкции Совета Безопасности ООН. Но делается это только и исключительно по решению Совета Безопасности и без какого-либо судебного одобрения. Поэтому непонятно: при чем тут Конституционный суд России? Если где-то нарушаются права и свободы человека, то вопрос о таких нарушениях должны ставить перед международными организациями политики. И не просто ставить — поднимать шум, настаивать и требовать принятия решений в соответствии с международными процедурами. Это чисто внешнеполитический, а не судебный вопрос. Максимум, что в такой ситуации может сделать суд, — дать квалифицированное развернутое заключение о существе этих нарушений, об их соответствии принципам и нормам международного права, а страна-заявитель может таким заключением оперировать в подтверждение своих требований. Но вот оправдывать принципом международной защиты отход от права при принятии собственных решений суд не может никак. При этом забывая о других принципах международного права: принципе суверенного равенства государств, принципе невмешательства во внутренние дела, принципе нерушимости государственных границ, принципе суверенитета, принципе территориальной целостности, принципе запрещения применения силы или угрозы силой и принципе добросовестного выполнения международных обязательств.
Еще одним оправданием решения Конституционного суда, по Зорькину, является нелегитимность событий на киевском Майдане. Однако вопрос, который рассматривался Конституционным судом в ночь с 18 на 19 марта 2014 года, никаким образом с легитимностью Майдана не был и не мог быть связан. Даже в самом отдаленном контексте. Это был вопрос о соответствии Конституции не вступившего в силу международного договора. Причем на соответствие Конституции России, а не Конституции Украины. Вопрос о соответствии событий на киевском Майдане Конституции Украины должен был бы, если бы счел это нужным, рассматривать Конституционный суд этой страны. Ровно так, как это сделал Конституционный суд России в сентябре 1993 года. Потому что счел это своей обязанностью. Но обычно, когда совершаются революции или перевороты (кому как больше нравится), в истории остается приговор истории, а не приговор права. Никакая революция не легитимна с точки зрения права. Тогда, осенью 1993 года, в условиях фактического двоевластия в России сменилась форма правления, был осуществлен насильственный (с помощью танков) переход от Советской республики к смешанной парламентско-президентской республике с огромной асимметрией полномочий в пользу главы государства. И Конституционный суд честно и объективно выразил свою позицию по этому вопросу. Но в истории все равно остался приговор истории. Так же как и в событиях на Майдане, право сыграло весьма незначительную роль. И Конституционный суд России здесь совершено ни при чем, никаким боком, ни в каком контексте. Ведь было бы странно, если бы Конституционный суд Украины в свое время вынес решение по указу 1400.
Другой вопрос, что, оказавшись в 1994 году в условиях новой конституционной реальности, Конституционный суд России мог и должен был быть последовательнее и жестче. И надо отдать ему должное: там, где это напрямую не касалось чьих-либо политических интересов, он себя так и вел. Огромен его вклад в развитие местного самоуправления, в постепенную и очень сложную имплементацию норм международного права в отечественную правоприменительную практику, в защиту прав граждан, так трудно приживающуюся на российском правовом поле. Но там, где правовая проблема хоть каким-то боком касалась вопросов власти (указов президента, толкования Конституции, выборов, организации и деятельности парламента, федеративного устройства), Конституционный суд не принимал принципиальных решений, которые могли бы серьезно скорректировать нашу конституционную историю. В результате она все больше и больше загонялась в тупик, в котором все мы в итоге и оказались.
Профессор Зорькин пишет: «Сверхценность права не тождественна вопросу о том, быть или не быть России вообще». Не согласна. В сложившихся современных условиях сверхценность права как раз абсолютно тождественна вопросу, «быть или не быть» России. И это не юридическое крючкотворство. Зорькин сам же подтверждает это своим следующим тезисом: «В отсутствие идеологических скреп единственно возможными скрепами являются скрепы правовые. Если их нет, страна рушится в бездну. И в каком-то смысле сверхценность правовой проблематики как раз и связана с невозможностью скрепить эту общность чем-либо, кроме права». Задача Конституционного суда — стоять на этом до конца, последовательно и неумолимо. Иначе возникает когнитивный диссонанс. Уверена, что Конституционному суду не следует рассуждать ни о каких скрепах, кроме правовых. Все иные скрепы — это пропаганда. Право и скрепы — понятия несовместимые. Равно как скрепы и демократия. Либо — либо. Либо скрепы, либо право. Тут профессор Зорькин прав.
Именно поэтому Конституционный суд еще давно должен был сам начать дискуссию о праве. Именно он, а не независимые ученые. Но раз этого сделано не было, то кто-то же должен. В ходе этой дискуссии возникает минимум два не до конца разрешенных вопроса. Первый из них совсем не новый, но тем не менее главный в нашей сегодняшней жизни. Этот вопрос был задан почти полтора века назад устами героя Салтыкова-Щедрина в первой главе его цикла «Культурные люди». Состоит он в том, чего же нам все-таки в глубине своих душ хочется — «конституций, севрюжины с хреном или кого-то ободрать». Оставшись на протяжении полутора столетий не отвеченным, именно этот вопрос, который на самом-то деле и есть вопрос о скрепах, мстит нам жесточайшим образом. И пока что у нас хорошо получается только «кого-то ободрать».
Но если, глубоко покопавшись в самих себе, мы все же придем к выводу, что единственной нормальной и цивилизованной скрепой для нас является право, то тогда никаких других скреп быть уже не может. Все остальное — из разряда философии и морали, из области свободы мнений, мультикультурности и толерантности. Только в этом случае надо отдавать себе отчет в том, что безнаказанно кого-нибудь «ободрать» уже не получится.
Более того, в этом случае мы немедленно начнем задавать себе и другие вопросы: может ли, например, человек, в сознании которого любые неправовые ценности превалируют над ценностями права, осуществлять функции охраны Конституции и применения закона? Может ли он быть судьей, прокурором, следователем? И дальше — могут ли люди с таким типом сознания, например депутаты, творить право? И если нет, то как и по каким критериям мы должны их отбирать? Потому что, как совершенно верно заметил замечательный юрист-журналист Леонид Никитинский, «в современном мире нельзя вершить суд, опираясь на «скрепы» и с таким отвращением к праву». Нельзя с таким отношением к праву расследовать преступления, контролировать соблюдение закона и заниматься законотворчеством.
В ответ на мой подробный разбор процедуры принятия всего лишь одного решения Конституционного суда профессор Зорькин упрекнул меня в юридическом крючкотворстве. Он не согласен с теми, кто «готов бесконечно обсуждать процессуальные тонкости, якобы нарушенные Россией». А я не согласна с ним. Потому что отсюда возникает еще один краеугольный вопрос: какова роль юридических процедур в системе взаимоотношений государства и граждан? Любых процедур. Не только конституционных. Процедур допроса, обыска, задержания, содержания под стражей и в местах лишения свободы, процедур в уголовном и гражданском судопроизводстве, в порядке выдачи многочисленных справок, лицензий и документов, в процессе организации и проведении выборов, регистрации политических партий, подготовки, принятия и вступления в силу законов, в обжаловании государственных действий и решений. Этот перечень можно продолжать бесконечно. Неужели же человечество зря изобретало все эти правила? И не они ли как раз и являются результатом многовекового выяснения отношения между государством и гражданами о том, где предел вмешательства государства в их жизнь и как они это могут проверить?
Ни в коем случае не претендуя на столь тонкое знание, коим обладает председатель Конституционного суда России в отношении теории и практики конституционного судопроизводства, я тем не менее точно знаю, что руководимый профессором Зорькиным Конституционный суд сам крайне строго отказывает заявителям по тем же самым процедурным основаниям. И я абсолютно уверена, что только четкое соблюдение процедур является гарантией прав и свобод человека и условием реализации принципа верховенства права. Собственно, именно этого требуют сегодня граждане России в своих взаимоотношениях с государством.
Поэтому считаю, что отсутствием ответа по существу предъявленных претензий профессор Зорькин полностью подтвердил мою правоту.
Будучи уличенным в нарушениях собственной процедуры, один из главных юристов России не привел юридических аргументов в свою защиту, а обвинил своих критиков в непрофессионализме. И еще потребовал от них покаяния по правилам средневекового религиозного обряда католиков (mea culpa). Все это звучит красиво и грозно. Но на самом деле является не более чем предложением российским гражданам смириться с тем, что заход на юридическое поле им просто заказан. Оно, типа, минное. А если мы с этим не согласны?
Уверяю, если бы мне ответили без скреп и покаяний, возразили бы профессионально и доказали, что я не права, мне, ей-богу, хватило бы духу признать свою неправоту публично. Так было бы лучше и для дела, и для России. А вот со скрепами и покаяниями не могу. Разговор о скрепах убедил меня лишь в том, что надо бить в набатный колокол и объявлять широкую дискуссию о праве и о юридических процедурах.
В своей статье в «Новой газет», нарушив все каноны классического академического стиля, я искренне призналась в своей любви к Крыму. К этому прекрасному месту на нашей планете, которое я люблю с детства, когда меня, пятилетнюю, родители впервые привезли, как говорили тогда, на юг. Эти воспоминания неизгладимы из памяти как образ детского счастья многих людей моего поколения. Людей, для которых сухой и душистый крымский ветер, ласковые волны Черного моря, неповторимый силуэт гор, звездная россыпь августовского млечного пути и пение цикад под аккомпанемент прибоя навсегда останутся их воспоминаниями о Крыме.
И поэтому, когда распался Советский Союз, я по-своему боролась за мой Крым. Я помогала писать Конституцию Автономной Республики Крым, прилетала мирить крымский парламент с правительством, пыталась исправить законодательную несуразицу — распространить действие законов этой республики на город Севастополь; читала лекции о территориях, тяготеющих к России, и всеми силами подвигала российское руководство к дипломатическому решению вопросов этих территорий. Не только Крыма — Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии. Но тогда это было никому не нужно, кроме небольшой кучки специалистов. Все наши усилия пропадали даром. А когда стало нужно, то... Тогда началась совсем другая история, которая продолжается по сей день.
…А Крым у каждого свой. Мой Крым — это любимая песня про самое синее в мире Черное море мое, это рыбацкие сети, растянутые на морской гальке, мохнатость персиковой кожуры, невероятный, ни с чем не сравнимый запах цветущей яйлы, подсохших водорослей, самшита, лавра и крымских роз... Независимо от государственной принадлежности и юрисдикции полуострова.
Вот такой он, мой Крым.
Такого не забывают.
От этого не отрекаются.