Громкое убийство видного оппозиционного политика Бориса Немцова может быть результатом существующей атмосферы злобной нетерпимости, созданной во многом благодаря государственной пропаганде. Такое мнение высказал политолог, профессор, научный руководитель департамента политической науки Высшей школы экономики Марк Урнов. Как эволюционировала госпропаганда в современной России, что такое «пассивный авторитарный синдром», насколько велика угроза масштабного политического террора, и почему наш «средний класс» не может стать локомотивом реформ, – об этом и другом Урнов рассказал в интервью «Профилю».

– Какие цели и задачи преследует государственная пропаганда в различных условиях – неких «идеальных», «войны», либо же политического или экономического кризиса?

– Все зависит от политического режима. Демократические государства ни в стабильной ситуации, ни в условиях экономического спада «пропагандой» не занимаются. Война – другое дело. Тут приходится формировать соответствующий образ врага, обеспечивать эмоциональную поддержку боевым действиям. Так что, вообще говоря, демократии прибегают к пропаганде в исключительных случаях. В «норме» она невозможна благодаря свободе и плюрализму СМИ.

Что же касается тоталитарных или современных авторитарных режимов, таких, как, например, наш сегодняшний, то они занимаются пропагандой постоянно. Пропаганда – это неотъемлемый атрибут их жизни. Основная цель – обеспечить легитимность существующей власти независимо от того, сколь она эффективна, то есть убедить граждан в том, что пропагандируемый режим – лучший из возможных, и что необходимо как можно теснее сплотиться вокруг власти и лидера нации.

– Какие специфические отличия вы бы выделили в госпропаганде 1990-х, «нулевых», и последних лет?

– В 90-е годы пропаганды практически не было. Была установка Бориса Ельцина – не вмешиваться в дела средств массовой информации. Даже в период «первой чеченской» войны, когда практически все основные СМИ – и печатные, и электронные – яростно критиковали политику государства, Ельцина, армию, администрацию, им ничего серьезного со стороны государства противопоставлено не было. Хлипкие, бессистемные разъяснения со стороны правительства серьезным ответом считать нельзя. Я помню, как после захвата чеченскими боевиками журналистки Елены Масюк кто-то из ее коллег из НТВ говорил в прямом эфире, обращаясь к боевикам: «Вы что же делаете, мы ваших раненых в своих редакционных машинах возили, а вы…». И даже в этом случае никакой реакции со стороны государства не последовало. И к персональной критике высшие чиновники относились абсолютно терпимо. На том же НТВ в сатирической программе «Куклы» появилась кукла премьера Черномырдина. Черномырдин приехал в студию, сел рядом со своей куклой, поговорил с ней о политике и велел ей «не шалить». И все были довольны: и зрители, и телекомпания, и сам Черномырдин… А бешеные идеологические и политические бои между НТВ и ОРТ – какая уж там государственная пропаганда!

Но в «нулевые» годы государство стало активно брать под контроль телевидение. Первым пал НТВ. Параллельно у общества возрождали зачахшую, но все еще живую привычку потреблять продукцию пропаганды. Поначалу пропаганда была мягкой – просто обеспечивалось доминирование официальной точки зрения, а противоположные мнения с телеэкрана понемногу вытеснялись. Ситуация резко изменилась в ходе атаки на ЮКОС. В очень короткий промежуток времени СМИ превратились в инструмент «промывания мозгов». Ну а сегодня... чего уж там говорить.

– Вот уже год центральной темой для всех нас являются события на Украине. Можно ли говорить о том, что с присоединением Крыма власть «нащупала» национальную идею, получив колоссальную поддержку населения, или это все результат работы пропагандистской машины?

– Я думаю, что устойчивая поддержка подавляющим большинством населения российской политики в отношении Украины – это по-преимуществу эффект пропаганды. Честно говоря, еще год назад я бы с трудом мог представить, что в нашем пропитанном недоверием обществе (недоверие людей к государству, коллективным действиям, друг к другу очень высоко) общественное мнение может стать столь легкой добычей пропаганды.

– Что вы имеете в виду под «легкой добычей»?

– Я имею в виду очень высокую эффективность нынешней российской пропаганды. Конечно, в малой группе или в условиях полной информационной изоляции, с людьми можно сделать все, что угодно: им достаточно легко можно внушить, что черное – это белое, свобода – это рабство, война – это мир, а их государство – это лучшее, что вообще может быть на свете. Но в многомиллионном обществе, когда нет «глушилок» и существует практически неограниченный доступ через интернет к альтернативным источникам информации, добиться почти единодушной поддержки государственной политики – задача на несколько порядков более сложная. Решить ее пропаганда могла, только играя на глубинных установках «целевой аудитории». Российская государственная пропаганда эти установки выявила и использует.

Потребность в позитивной идентичности, самоутверждении, удовлетворении чувства национальной гордости есть у всех. Способы удовлетворения этой потребности очень разнообразны. Довольно специфический российский способ – рвануть на себе рубаху, стукнуть кулаком по столу и заявить, что нам все нипочем. Наши пропагандисты эту струну нащупали. Кроме того они очень точно поняли: для удовлетворения чувства национальной гордости сегодняшних россиян, озабоченных не столько проблемой величия страны, сколько собственным благополучием, совсем не обязательно убеждать общественность в том, что Россия – это «сверхдержава»; куда проще и легче заявить, что мы особенные, ни от кого не зависим, нам никто не указ, и, если пожелаем, можем всем – в первую очередь США – «кукиш» показать. А если из-за этого «кукиша» у нас проблемы возникнут, так это даже хорошо, потому что мы только крепче станем.

Думаю, что сам факт «приобретения» Крыма в подобном самоутверждении 25-ю роль играет. Куда важнее была стилистика приобретения: демонстративная агрессивность политического поведения. Пропаганда поведала россиянам: вернув Крым, мы не только восстановили историческую справедливость, но и «утерли нос» США, и тем самым в очередной раз показали всем, что встали с колен. И у очень многих людей, болезненно переживающих свою социальную униженность (заели высокие цены, чиновничий беспредел, взятки, разжигающая социальную зависть реклама), пробудилось чувство гордости от принадлежности к стране, способной «утереть нос» Америке.

– То есть это никак нельзя назвать «национальной идеей»?

– Что назвать национальной идеей? То, что «страна встала с колен»?

– Ну, в общем, именно этот месседж активно транслируется...

– Я бы не стал называть этот месседж национальной идеей. Просто потому, что он, мягко говоря, не богат смыслами. Ну, встали с колен. Один раз встали, два, три... Упали – отжались. Что дальше?

– И снова упали...

– И кризис пошел, уровень жизни стремительно снижается. А мы все продолжаем гордиться, что встали с колен? Нет, это-то, конечно же, не национальная идея. Это скорее мироощущение, эмоциональное состояние, позволяющее человеку почувствовать себя сильным не потому, что он лично, сам что-то может, а потому что он является гражданином государства, которое показывает всем «кузькину мать». Это типичное проявление так называемого авторитарного комплекса, очень глубоко сидящего в нашем массовом сознании. Кстати сказать, его прекрасно использовал Сталин, когда на XVIII съезде ВКПб, в 1939 году, говорил о «троцкистско-бухаринской кучке шпионов, убийц и вредителей», как об «извергах», которые не поняли, «что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства».

В самом деле, если ты выше всех не благодаря личным заслугам, а «по факту бытия», это очень льстит сознанию «маленького человека». И неважно, что он живет в грязи, что его в любой момент могут отправить в ГУЛАГ… Зато он принадлежит к сообществу, которое позволяет ему несмотря ни на что ощущать себя выше всех чужаков. Сегодня авторитарный комплекс все еще живет и здравствует. Правда, он несколько изменился в конкретных проявлениях, стал не столь кровожаден, но продолжает определять реакции массового сознания. И, естественно, используется пропагандой.

– «После Крыма» изменилась сама символика в государственной пропаганде? Стала более «зубастой»?

– Совершенно точно. «До Крыма» символика была мирной: достижения российских спортсменов, Олимпиада, «Газпром – национальное достояние» и пр. Создавался образ богатейшей страны, которая «все может купить». Теперь же преобладает милитаристская риторика. И это не от хорошей жизни. Захват Крыма и поддержка сепаратистов на Юго-Востоке Украины представляются мне стратегическим просчетом, основанным на неадекватной аналитике. Аналитике, которая не учитывала ни мощного сопротивления в Украине, ни сплоченности Запада, ни введения жестких санкций. Ставка была на «маленькую победоносную войну»: возьмем Крым, да еще и сухопутный коридор к нему получим; никто на это внимания не обратит (как до этого не обратили внимания на войну в Грузии); ссориться с нами всерьез никто не будет – «им» наш газ нужен. То есть, какие-то неприятности будут, но небольшие. Зато падающий рейтинг власти поднимем.

И рейтинг действительно подняли. Но все остальные расчеты оказались глубоко ошибочными. Вместо «маленькой победоносной» получили затяжную войну с большим числом жертв, санкции, кризис, подрыв авторитета страны на международной арене… И эти последствия надо как-то оправдывать. Ведь нельзя же, в самом деле, отдать Крым, если вы его только что сделали неотъемлемой частью России, или сходу перестать поддерживать сепаратистов, которым наобещали с три короба в расчете на сухопутный коридор к Крыму.

Ситуация была усугублена скоропалительными, истерическими ответами «западным партнерам», вроде «контрсанкций», зачем-то лишивших россиян качественных и не очень дорогих сыров и рыбы. За этим последовала обвалившая рубль поддержка неэффективных госкорпораций... И теперь остается лишь хмурить брови и настойчиво внушать с помощью телевидения: «чем лучше мы становимся, тем сильнее нас давят».

– За последний год в пропаганде очень активно начали эксплуатировать две большие информационные линии: патриотизм и концепцию внешнего врага.

– На самом деле, в российской пропаганде – это две стороны одной медали. Потому что патриотизм для нее – не более чем сплоченность вокруг руководства страны перед лицом «внешнего врага» и подкупленной им «пятой колонны». Причем сплачиваться призывают кого угодно, независимо от убеждений и идеологий. Главное – поддержка власти. Результат подобных призывов – «Антимайдан» 21 февраля (митинг провластного движения «Антимайдан» в Москве. – «Профиль»): скопление чего-то странного и буйного, упоенно демонстрировавшего то, что в свое время князь Вяземский удачно назвал «сивушным патриотизмом»: чудовищно безвкусную агрессивно-холуйскую лояльность.

– Эта пропагандистская риторика очень похожа на то, что было в Советском Союзе.

– Риторика похожа. Но, должен заметить, что в СССР брежневского периода пафос пропаганды был по сравнению с нынешним днем куда спокойнее, миролюбивее и добрее. Образ Брежнева как «самого человечного человека» (придуманный, как говорят, тогдашним главным редактором «Литературной газеты» А.Чаковским) задавал тональность. Брежнев был первым советским лидером, который с официальной трибуны произнес слово «диссиденты», тем самым легитимировав их существование, и который говорил о них не столько со злобой, сколько с сожалением.

Сегодня политическая риторика иная – нервная, истерическая и крайне агрессивная. Что странно. Потому что ситуация с оппозицией в СССР была куда более сложная, чем в сегодняшней России. В СССР существовал «железный занавес». Массовая эмиграция недовольных была невозможна. Поэтому в стране – повсюду, в том числе и во власти – накапливался слой недовольных. Этот слой и был двигателем реформ и разрушителем коммунистической идеологии и советской системы. В 1980-е годы человек, искренне веривший в «марксистско-ленинскую» теорию (или, как ее в шутку называли, «моржизм-тюленизм»), не мог рассчитывать на серьезное к себе отношение со стороны интеллектуальной элиты – и академической, и журналистской, и художественной.

Сейчас в России положение совсем другое. Один из центральных лозунгов официальной телевизионной пропаганды: не нравится Россия – убирайся, не мути воду! «Антимайдан» добавляет: а то хуже будет! Этот лозунг крайне опасный. Во-первых, формируя атмосферу злобной нетерпимости, он провоцирует политический террор. Самая недавняя жертва этой атмосферы – Борис Немцов.

Во-вторых, этот лозунг стимулирует эмиграцию недовольных, то есть, как правило, наиболее образованных, умных и активных людей, с отъездом которых нация глупеет и становится неконкурентоспособной. Правда, в краткосрочном плане, выбрасывание из страны недовольных – эффективное средство обеспечения стабильности политического режима.

Почему происходили цветные революции в арабских странах? Там несколько десятилетий подряд рос жизненный уровень, повышалось образование населения, менялись социальные и политические предпочтения. Появлялись люди, которых не устраивали авторитарный стиль государственного управления, коррупция и прочие пороки. Но эти недовольные не желали уезжать в Европу, справедливо опасаясь, что там они потеряют статус. И они оставались в стране. Накапливался образованный вестернизированный протестный слой. Одновременно, на фоне социальных изменений, рос не менее, а может быть и более активный, слой фундаменталистской антизападной оппозиции. И произошло то, что произошло: старт был везде одинаковым, а результаты оказались разными. Что, впрочем, не удивительно, учитывая разнообразие этих стран.

Что же касается России, то здесь сколько-нибудь организованной оппозиции, которая реально могла бы представлять угрозу для власти, сегодня, по-моему, нет. И в ближайшие несколько лет она, судя по всему, вряд ли появится.

– А как же «средний класс», который принято считать двигателем реформ?

– Когда говорят, что рост среднего класса непременно создает спрос на свободу и либеральные реформы, недоучитывают структуру среднего класса. А класс этот состоит из двух частей.

Одна часть – достаточно креативная и пролиберальная. Это малые и средние предприниматели, занимающиеся производством, а также высокообразованные специалисты, ориентированные на самостоятельную деятельность или работу в частном секторе. У этой части, в самом деле, есть «либеральный запрос». Но именно они-то в большинстве своем сейчас из России уезжают. Кто куда: в Китай, Южную Корею, Японию, Европу, Израиль, США.

Вторая честь среднего класса – это мелкие и средние предприниматели, занятые торговлей, а также квалифицированные специалисты, работающие в госаппарате (чиновники) и в крупных государственных или «окологосударственных» корпорациях. Торговцы легко приспосабливаются к любой системе, а работающие на государство ни в каких либеральных реформах и свободах не заинтересованы. Они в массе своей желают сохранения статус-кво. И доля этих представителей среднего класса у нас растет. Поэтому надеяться на наш средний класс как на носителя либеральных ценностей на сегодняшний день не стоит. Структура не та.

– Страна стремительно скатывается в глубокий кризис. Соцопросы фиксируют, что 70% населения ощутили негативную ситуацию в экономике. Можно ли ожидать, что пропорционально похудению кошелька у граждан будут «открываться глаза» на реальность, не затуманенную пропагандой?

– Не думаю. Дело в том, что в России, как и во всех обществах, где демонтаж тоталитарных или традиционных устоев далеко не завершен, то есть в обществах, не прошедших рыночную конверсию (а это процесс очень долгий, растягивающийся на несколько десятилетий), реакция населения на изменения материального положения существенно отличается от реакции, характерной для развитых индустриальных и постиндустриальных обществах.

У нас, в отличие от развитых стран, недовольство и политическая активность усиливаются не тогда, когда ситуация ухудшается, а когда она улучшается. В это время резко растут притязания, не подкрепленные возможностями, увеличивается разрыв между моими «хочу» и «могу». Это означает рост фрустрации, порождающей всплеск агрессивности, недовольства и протестных настроений. А когда положение ухудшается, притязания резко снижаются, разрыв между «хочу» и «могу» уменьшается, фрустрация ослабевает, протестная активность спадает. Замечательный американский психолог Дж. Аткинсон такой тип динамики агрессивных реакций – рост при улучшении положения и спад при ухудшении – называл поведением неудачника, связывая его с неуверенностью людей в собственных силах.

Впервые всплеск массового недовольства на фоне улучшения экономического положения был описан Токвилем в книге «Старый режим и революция». С тех пор он именуется «законом», «правилом» или «парадоксом» Токвиля. Этот «парадокс» можно было наблюдать и в России 1917 года. Большевистскому перевороту, как и революции во Франции, предшествовали примерно 40 лет бурного экономического роста и повышения жизненного уровня населения. Между тем, в Германии, индустриально развитой стране, нацистская революция произошла на фоне резкого ухудшения экономической ситуации.

Но вернемся к сегодняшней России. В 1998 году сокращение доходов из-за дефолта сопровождалось у нас заметным увеличением доли людей, отвечавших социологам, что они чувствуют себя хорошо. Такая же ситуация повторилась и в кризисном 2008 году.

Сейчас в России снова кризис, и, естественно, начинается спад массовой политической активности. Людям не до этого: они переходят на стратегию индивидуального выживания. Коллективные протесты теряют популярность.

– В работах западных политологов, изучавших влияние пропаганды в тоталитарных режимах, приводятся следующие оценки: от 8 до 16% населения, подверженного пропаганде, переходят в разряд фанатиков. То есть не воспринимают никаких альтернативных точек зрения, и готовы на любые действия в рамках навязанной идеологической модели. Проанализировав нынешнюю российскую госпропаганду, как вы считаете, на что могут пойти «наши» фанатики?

– Они могут сделать ровно столько, сколько им позволит, а точнее велит, власть. Они абсолютно властнозависимы.

– То есть, вы хотите сказать, они не мыслят, а реагируют на какие-то триггеры?

– Конечно. Разумеется, существуют «лютые» активисты, которые ненавидят все, включая нынешнюю власть, и которые способны на несогласованный с властями индивидуальный террор. Потому опасны не только для тех, на кого нападает официальная пропаганда, но и для тех, кого она защищает. Но таких людей мало, и власть, особенно авторитарная, может сравнительно легко их заблокировать и уничтожить. Было бы желание. А вот большинство из числа тех самых 8-16% людей с «промытыми» мозгами запрограммированы не на самостоятельные действия, а на выполнение поступающих от власти команд. Это носители «пассивного авторитарного синдрома».

– Давайте, что ли, немного пофантазируем: времена изменились, потребности в агрессивной госпропаганде по разным причинам больше нет. Как же теперь вычистить из массового сознания идеи, вложенные туда ранее?

– Хороший вопрос. Курт Левин – блестящий психолог, основатель социальной психологии, справедливо считающийся классиком XX века – занимался этой проблемой. Он жил в Германии, потом, с началом гонений нацистов на евреев, был вынужден уехать в США. И в 1943 году Левин опубликовал статью о том, что нужно делать после краха нацистского режима, чтобы высвободить население Германии из-под влияния нацистской пропаганды.

Левин предлагал широкую программу мер: переобучение чиновников, переобучение людей, преподающих в школах и университетах, интенсивная работа с молодежью, которая ничего кроме нацистской идеологии не видела и не знала. И это учитывая, что нацизм-то господствовал в Германии всего 12 лет и дискредитировал себя поражением в войне. Между тем, несмотря на проведение во многом созвучной предложениям Левина денацификации Германии, значительная часть населения страны вплоть до начала 60-х годов позитивно отзывалась о предвоенном нацистском режиме!

Это я не к тому, что у нас в России сейчас нацизм, а к тому, что любая авторитарная идеология – нацистская, фашистская, имперская – содержит в себе компоненту, очень привлекательную для слабых, уязвленных, не удовлетворенных жизнью людей. Компоненту, сладостно воспевавшуюся в свое время Маяковским: «Единица – вздор, единица – ноль…», «если в партию сгрудились малые – сдайся, враг, замри и ляг! Партия – рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак». Так что «вымывание» последствий мощной агрессивной пропаганды, апеллирующей к глубоко укорененному авторитарному синдрому, – дело очень сложное и долгое. Это – поколенный процесс.