Политика
Бурятское дело: политическая статья в уголовном кодексе
Александр Майсурян
31 декабря 2010 г. около 16 часов по местному времени в Улан-Удэ (Бурятия) взяты под стражу организаторы митинга в защиту свободы собраний («Стратегия-31») Надежда Низовкина и Татьяна Стецура (фото на первой странице газеты). Против них с весны 2009 года тянулось уголовное дело по статье 282 УК РФ.
-Последнее слово Надежды Низовкиной
-Последнее слово Татьяны Стецуры:
Журналисток и оппозиционных активисток обвиняли в разжигании вражды и ненависти к четырем социальным группам – МВД, ФСБ, российским вооружённым силам и ФСИН (тюремщикам).
Несмотря на статус обвиняемых и тянущийся уже несколько месяцев судебный процесс, Низовкина и Стецура активно участвовали в митингах по «Стратегии-31» и даже выступали их организаторами. Перед митингом 31 октября, несмотря на то, что он был разрешён властями, к ним домой не поленился приехать прокурор и вручить им письменное предупреждение о недопустимости их участия в «экстремистских действиях».
«Правоохранители» из МВД-шного Центра «Э» по противодействию экстремизму во главе с Алексеем Телешевым – вероятно, в целях устрашения – устроили 30 октября незаконный обыск (безо всякого ордера на обыск) в их жилище. Каким образом участие в разрешенном митинге (прошедшем, кстати говоря, безо всяких инцидентов) может являться «экстремистским действием» – вопрос к усердным не по разуму бурятским прокурорам и прочим силовикам.
И вот 31 декабря около 16 часов (митинг был назначен на это время) Надежду и Татьяну подкараулили возле дома, заранее устроив засаду, задержали и доставили в Советский суд г. Улан-Удэ, где проходит их уголовно-политический процесс. Судья Ирина Левандовская, ведущая его, вынесла постановление о взятии их под стражу сроком на два месяца, до 28 февраля, – в качестве меры пресечения по уголовному делу.
– И так все наши действия, направленные на реализацию наших политических прав, пресекаются. Я считаю это равным заключению под стражу, – заявила судье Татьяна Стецура.
Надежда Низовкина в перерыве судебного заседания сказала в интервью журналисту Сергею Басаеву:
– Очевидно, что у них сегодня стояла срочная, очень «важная задача» – пресечь митинг. В октябре они пытались сделать то же самое... В принципе, все действия репрессивной машины уже давно поставили нас вне закона. Это проявляется в незаконном пресечении нашей общественной деятельности, в постоянных задержаниях и других специальных мероприятиях спецслужб, в препятствовании нашей профессиональной деятельности... Все заявления наших противников о том, что между назначением судебного заседания о выборе меры пресечения и назначенным на это же время митингом нет никакой связи, о том, что суд, прокуратура, Центр «Э» и ФСБ действуют сами по себе и не связаны общей репрессивной задачей, я считаю простым лицемерием нынешнего режима... К тому, что нас могут сейчас взять под стражу мы обе психологически готовы.
Александр Майсурян,
декабрь 2010 г.
Отклики на аресты в Улан-Удэ
Движение «За права человека» 5 января 2011 года опубликовало заявление «Остановить государственный экстремизм», в котором говорится:
«Мы призываем признать статус узников совести за Надеждой Низовкиной и Татьяной Стецурой, арестованными 31 декабря на два месяца в Улан-Уде... Свободу российским политзаключенным и узникам совести!». Заявление подписано руководителем ООД «За права человека» Е.В. Ихловым.
А в своём блоге Евгений Ихлов пишет:
«...Им изменили меру пресечения за «экстремистские» действия – организацию двух согласованных(!) и мирно прошедших митингов в рамках «Стратегии-31». Лишение их свободы означает не только обреченность на обвинительный приговор, но и то, что он не будет условным. Надеюсь, что Международная Амнистия» немедленно признает всех арестованных этим вечером «узниками совести», а Страсбургский суд примет к рассмотрению их дела с таким же приоритетом, как и в случаях попыток экстрадиции политических беженцев».
В «Байкал-24» и «ЗАБмедиа» появилась такая заметка:
«C Наступившим Новым годом! Надеюсь, вы все хорошо его провели. К сожалению, эту новогоднюю ночь две хорошие девушки встретили в СИЗО. 31 декабря в 16:00 их арестовал центр по борьбе с «Э»накомыслием и насильно доставил в суд. Где судья вынесла им арест на 2 месяца. До следующего суда. Подсудимые Низовкина и Стецура знакомы многим жителям города как организаторы Антифашистского митинга памяти Баира Самбуева, организаторы экологических митингов в защиту Байкала и инициаторов акции стратегии 31. Увы, нынешняя власть считает таких людей особо опасными. Теперь у нас в Бурятии будут свои политзаключённые! Больно, стыдно, и как-то не по себе от цинизма правоохранительных органов. Кто-то пьёт, кто-то бьёт. С нашего молчаливого согласия».
Участница бурятской оппозиции Тимирева написала в своём блоге:
«Мне, конечно, не все нравится, что делают Таня с Надей, и я с ними постоянно спорю и не соглашаюсь по некоторым вещам, но в их защиту выступать буду. Так что оппозиция не молчит».
Валерия Новодворская в передаче «Эхо Москвы» «Ищем выход...» 3 января:
«31-го числа – тот еще Новый год, – произошли не только эти события. У нас в Улан-Удэ взяты под стражу тоже жертвы 31-й статьи Конституции, члены «Солидарности», кстати – Татьяна Стецура и Надежда Низовкина – две девочки, которые уже полтора года, по-моему, судятся. То есть, не судятся, а расследуются на тему, почему они не любят милицию, ФСБ и армию. Могу сказать, что я их тоже терпеть не могу, много раз предлагала подписать их листовки, но как-то не подействовало. Они именно за то и арестованы, что вышли в защиту 31-й статьи Конституции – оказывается, этого нельзя – если против тебя ведется дело».
Правозащитница Елена Санникова на «Гранях» 1 января в заметке «Зарешёченный Новый год» написала:
«...В предновогодний вечер в Бурятии были арестованы Надежда Низовкина и Татьяна Стецура, организаторы «Стратегии-31» в Улан-Удэ, активистки «Солидарности». 10 дней назад они были в Москве, 17 декабря я вместе с ними проводила пресс-конференцию в Независимом пресс-центре на Пречистенке. Звала друзей, корреспондентов, гражданских активистов. Пришли единицы, из прессы вообще никто. Я понимаю, все перегружены делами, и все же защита людей, которым грозит арест, должна иметь приоритет.
Новый год Надежда и Татьяна встретили в ИВС, сейчас они находятся в СИЗО, адрес: 670004, Бурятия, г. Улан-Удэ, ул. Пристанская, 4, ИЗ-2/1.
Напишите им письма, отправьте новогодние телеграммы, дайте почувствовать, что они не одни и что мы солидарны».
Блогер dashka_zdes пишет:
«Обе девушки заявили о своей нелояльности суду, который считают политически пристрастным, и сообщили Левандовской о том, что не берут на себя обязательства добровольно выполнять любые решения суда.
Вот этот шаг за черту, революцию в отдельно взятой голове совершат в ближайшее время еще множество людей. Что после этого – на самом деле не так принципиально. Можно уходить на конспиративные квартиры и в красные дьяволята. можно демонстративно идти за решетку – потому что количество свободы с той и с этой стороны решетки одинаковое. Можно чувства самосохранения, ради близких, продолжать исполнять добропорядочного гражданина – в той мере, в какой стыд и совесть позволяют это делать.
И тихо завидовать Татьяне Стецуре и Надежде Низовкиной из Улан-Уде, которые встретили Новый год свободными людьми».
Редакция «АВ»
Последнее слово Надежды Низовкиной
http://pzk-buryatia.narod.ru/nad130111.html
Я в этом суде выступаю как подсудимая и одновременно как научный разработчик и как пропагандист тематики вербальных правонарушений, вербальных преступлений. Я занималась этой темой за несколько лет до заведения данного уголовного дела. Я настаиваю и буду настаивать на отмене 282-ой статьи, но этим моя позиция нисколько не ограничивается.
С научной и общественной точки зрения я настаиваю на собственной классификации вербальных правонарушений и считаю, что это - статья 282-я и 280-я, 205-я, менее ужесточаемые статьи УК, статьи из КОАПа, затрагивающие ответственность за пропаганду наркотиков, восстанавливающие ответственность за несанкционированные митинги и пикетирование. Что статьи Гражданского кодекса, рассматривающие понятия чести и достоинства, как основание для материальных исков. Кроме того, если говорить об Уголовном кодексе, я настаиваю, что к вербальным преступлениям, политическим преступлениям, которые должны быть изъяты из этого поля, должны быть отнесены 319 статья об оскорблении представителя власти и статья об оскорблении частного лица также. Это только кратко моя позиция, которую я не имею возможности широко развить в последнем слове.
И я хочу сказать, что никогда еще в истории этих процессов не было ситуации, чтобы человек максимально компетентный в вопросах вербальных преступлений, и проведения лингистических экспертиз, глубоко интересующийся и разрабатывающий стилистические характеристики политических текстов, - то как избежать криминализированной лексики, - чтобы такой человек оказался подсудимым, чтобы он отказался от адвоката, чтобы он на равных принимал бой экспертов, и чтобы он использовал это все не для самооправдания, а для дискредитации данного закона.
Я считаю, что это показатель того, какая потенциальная сила может быть направлена на этот закон, какая потенциальная сила может быть направлена на то, чтобы политические нормы либо были ликвидированы, либо государство встало на позиции открытой диктатуры. Признав наличие в своей правовой базе Уголовно-политического кодекса, Уголовно-процессуального кодекса по политическим преступлениям, особого присутствия сената или еще чего-нибудь подобного. Создав у себя военный или чрезвычайный суд. Потому, что наше государство в настоящий момент уклоняется и от того, и от другого. Уклоняется от того, чтобы стать правовым, и уклоняется от того, чтобы назвать своими именами те репрессии, которое оно проводит.
Но вместе с тем, те факты которые были в отношении нас, те преследования, которые в отношении нас проводят правоохранительные органы, я не считаю репрессиями в полном смысле слова. Потому что под репрессиями принято понимать гонения на невинных. Я считаю, что мы не есть невинные. Я считаю, что этот суд продемонстрировал все возможности лавирования, все возможности создания какого-то игрушечного процесса, мягкого процесса. Мягче, чем ювенальная юстиция. Мол, вот, мы ведем в отношении вас следствие, и судим вас в течение двух лет, а потом считаем возможным без назначения реального срока лишения свободы добиться вашего исправления. Для того, чтобы общественность не волновалась, для того, чтобы эти законы были признаны не слишком опасными для демократии. Потому, что они не влекут реального, серьезного вреда правам личности.
Что значит обвинительный приговор по сравнению с фактической свободой осужденного?
Я считаю, что как раз наоборот. Я считаю, что гораздо важнее обвинительный приговор, совершенно любой, для того, чтобы считать государство репрессивным. Для того, чтобы считать, что оно осуществляет гонения на своих политических противников. Я считаю, что все эти методы судопроизводства, такие как называние всех допросов, всех выступлений отходом в одноручную дискуссию или же политическую дискуссию, как постоянные ссылки на обстоятельства, не имеющие отношения к делу, в пределах судебного разбирательства. Я считаю, что все это имеет целью эти процессы упростить и сделать их шаблонными , сделать их напоминающими бытовые.
В деле о бытовом преступлении никому не придет в голову допрашивать общественных деятелей, никому не придет в голову спрашивать, повлияло ли это как-то на цензуру, повлияло ли это как-то на права человека. Действительно, там это будет вопрос, не имеющий отношения к делу. А здесь наоборот.
Я считаю, что в данном суде последовательно проводилась линия по пресечению нашей защиты. Я считаю, что всячески пресекалась наша возможность вскрывать фальсификации доказательств. Выяснять неясные суду вопросы. Я считаю, что суд постоянно, систематически занимался переформулированием наших вопросов свидетелям. Для того, чтобы свидетелям "все было понятно". Что суд постоянно занимался объяснением свидетелям, чего надо говорить, подсказками, наводящими пояснениями.
И я считаю, что после этого суд сейчас намерен, возможно, исходя из высших политических целей, проявить к нам гуманизм. Чтобы мы немедленно отправились домой из этих стен и чтобы это было равносильно тому, как наказанный ребенок в угол поселен.
Я на это отвечу, что у меня нет никакой возможности повлиять на высшее политическое решение, у меня нет никакой возможности повлиять на указания спецслужб, на какую-то заданную конечную цель, повлиять на бешеную стремительность этого процесса, на то, что нас привезли сюда сегодня, не сообщая, что сегодня будет судебное заседания. Я считаю, что все наши доказательства в нашем деле будут проигнорированы, что они важны, но не влияют на решение. Обвинительное гуманное решение о прошении тех, кто виноват.
И поэтому мне остается только выступить с предупреждением о том, что я не намерена соблюдать никакие нормы отбывания условного срока или каких-то других мер, не связанных с лишением свободы. Что я намерена в дальнейшем заниматься организацией коалиций и политических движений, направленных на расширение гражданских свобод и на последовательное уничтожение полицейского государства. И в случае лишения свободы нас я также утверждаю, что оно не приведет ни к какому нашему исправлению.
Единственная возможность, какая у этого политического режима есть, это не дожидаться нашего исправления, а назначить настолько высокую меру наказания по количеству лет, чтобы она превысила то количество лет, которое осталось самому этому режиму дожить. У меня все.
Последнее слово Татьяны Стецуры:
- Безусловно, я считаю этот процесс политическим, так же, как и все процессы по этой статье и прочим экстремистским статьям в нашем государстве. Но я считаю, что наш пример – исключительный в плане признания своей вины, самообвинительной позиции и отсутствия любых мотиваций на смягчение наказания. Считаю его также особенным и потому, что мы имеем прямой опыт, знания, мы осуществляем мониторинг по всем нарушениям свободы слова. И поэтому изначальное возбуждения процесса, все процессуальные действия велись с учетом этого. И представители государства сознательно шли на все действия в отношении нас, как в отношении противоположной воюющей стороны. А не как просто в отношении подсудимых.
Таких же, как и все остальные, пусть даже политические. Я считаю, что это равноправное противодействие, равносильное войне. Разумеется, я не считаю, что в таких обстоятельствах было бы справедливым выносить, например, оправдательный приговор. Я считаю его не логичным, нецелесообразным со всех точек зрения. Хотя при этом я понимаю, что наличие приговора с реальным сроком никаким образом на мое поведение не повлияет. У меня есть еще желание, чтобы этот процесс породил бы, как это ни странно, лаву таких же процессов в дальнейшем. Но процессов, которые стали бы результатом того, чтобы люди так же сознательно шли бы на такие же действия. С целью добиться доведения до абсурда суда за убеждения, дискредитации подобных статей и подобных уголовных преследований на территории нашей страны и на территории других государств также.
Потому, что я не считаю западное законодательство более современным или чересчур правозащитным в этой сфере. Я считаю, что если наш приговор будет потом обжалован в Европейском суде отнюдь не факт, что приговор будет в нашу пользу. У меня все.
Другие статьи номера в рубрике Политика:
