Защита прав
С заявлением – в пыточную
Наталья ФОНИНА
ВМЕСТО РАССЛЕДОВАНИЯ – УНИЧТОЖЕНИЕ?
Как объясняет адвокат Алексея Никитина, первое заявление против кировских милиционеров он написал 28 июля 2010 года. За это с ним решили жестоко расправиться.
– Вместо расследования по заявлению началось его уничтожение. Не успел Алексей выйти из прокуратуры, как примчались оперативники из Владивостока, чтобы допросить его в качестве свидетеля. Они обещали родителям возвратить сына после допроса. Но по настоящий момент Алексей домой не возвратился. Сначала его действительно привезли в отделение кировской милиции. А после, ничего не объяснив, посадили в машину и повезли в город Уссурийск.
НА ГРАНИ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Алексей Никитин чуть позже рассказывал:
– По дороге, когда мы ехали в Уссурийское отделение милиции, оперативники принялись избивать меня. По прибытию на место они подняли меня на верхний этаж. И вскоре я ощутил на себе «методы следствия», которые, пожалуй, ужаснее, чем в пыточных комнатах Берии.
Пристегнув руки наручниками, оперативники приступили, очевидно, к привычной «процедуре». Они надели на мою голову пакет, перекрыв доступ кислорода. Я терял сознание, погружаясь в обморочное состояние. Мое тело, когда я был на грани жизни и смерти, подчинялось рефлексам и сопротивлялось пыточным экзекуциям.
По инерции, в предобморочном состоянии я пытался высвободить руки из наручников. От этого после пыток на запястьях рук остались припухлости и синяки, выделяющиеся особо сине-фиолетовым цветом. Полагаю, такие отметины обычно можно наблюдать у многих, побывавших в пыточных кабинетах оперативников. Чтобы я вовсе не отдал концы, один из оперативников – Шашков – все время щупал пульс и давал команду, когда можно продолжить издевательства.
Мне казалось, что прошла целая вечность. Все издевательства оперативники зачем-то снимали на видео. Затем они сделали вывод: «Не хочешь говорить! Тогда поедем к опытному человеку, который точно заставит расколоться, у него не такие начинали говорить». В чем я должен был сознаться, я не понимал. Оперативники спрашивали, был ли я там. Но я изначально не отрицал, что присутствовал на том месте, где во время перестрелки убили милиционеров.
И меня повезли к опытному оперу, выбивающему показания и обеспечивающему таким образом «раскрываемость». По дороге опера купили «допинг», под которым они, как я узнал позже, часто осуществляли свои изуверские «методы расследования» – водку и закуску.
28 июля ночью меня привезли в ОРЧ-4 к А. Кудашову. Там я пережил самое страшное, что, однажды испытав, не вычеркнуть из памяти. Мои адские муки в ходе пыток продолжились. Через три дня – 31 июля – после пяти часов утра приехал следователь Тищенко. К тому времени я изнемогал от пыток, руки и тело были окровавленными.
Тищенко объяснил Кудашову, что его время ограничено, поэтому ему нужно поторопиться в своих «следственных действиях» со мною. Кудашов ответил, что проводить еще какие-либо пыточные экзекуции опасается по той причине, что несколькими часами раньше уже возвращал меня в того света. Оказывается, в то время, как я потерял сознание, произошла остановка сердца, и Кудашов делал массаж сердца, чтобы заставить его вновь прийти в движение. Тогда Кудашов прибег к последнему способу.
Он поставил меня на подоконник и сказал, что выкинет из окна, если я не заговорю. Я понимал, что его намерения серьезны. Подталкивая меня в карнизу, он произнес: «Не ты первый, не ты последний. Для нас твоя жизнь ничего не значит, потому что все показания, которые нам необходимы, уже есть». Я согласился подписать всё, что требуется операм.
И тут в кабинете появился следователь Тищенко с кипой бумаг. Я подписывал какие-то бумаги, одну за одной. Я не смотрел, что это за бумаги, потому что плохо соображал от всего пережитого мною в ОРЧ-4. Кто-то водил рукой по листам, показывая, где я должен поставить роспись. Капли крови обагрили листок бумаги, за что я получил подзатыльник. «Испачканные кровью листы нужно было «переделывать. Но ладно на арест и такие сгодятся, а там «доработаем», – пояснил следователь.
Тут же появился и адвокат Н. Он даже не посмотрел в мою сторону и, я думаю, не знал моего имени. Он просто расписался там, где ему указали пальцем, и со спокойным хладнокровием произнес: «Я свободен?» Больше я его не видел. О положенной мне по закону конфиденциальной беседе с адвокатом и речи быть не могло.
31 июля меня привезли в тысячекоячную больницу. На моем теле были явно заметны ушибы и осаднения на руках. Дело в том, что опера бьют избирательно, в такие места, чтобы следов побоев не оставалось, используют обычный метод пыточников – целлофановый пакет. Всё это опять же со знанием дела, профессионально.
Один из молодых врачей спросил, пытали ли меня. Я ответил, что пытали, но на лечение в больнице вряд ли оставят, потому что я из тех, кого назвали «приморскими партизанами», хотя никого не убивал. Более того, если бы следователь узнал, что я кому-то рассказал о том, что происходило в ОРЧ-4, то, я думаю, меня бы просто убили.
Потом меня привезли в ИВС. Там не фиксировали побои, хотя мое состояние было тяжелым. Потом только меня доставили в СИЗО-1.
КАК ПРОВОДЯТ ПРОВЕРКИ?
По заявлению Алексея Никитина о пытках проводилась проверка. Результат этой проверки – факты пыток в ОРЧ-4 не подтвердились. Следственный комитет по Приморскому краю рапортует, что у них всё в порядке. Но каким образом на самом деле проводилась проверка? Опрашивали ли всех, кто заявлял о пытках в полиции? И что нужно для того, чтобы факт пыток подтвердился? В редакцию «АВ» и в ОДПК «Хранители закона» писем о пытках пишут много. К этим письмам жалобщики прилагают документы. Среди них медицинское освидетельствование, копии обращений в прокуратуру, к Уполномоченному по правам человека и в другие инстанции. В них изложены всё те же факты – о пытках в полиции. Разные люди, которые не знают друг друга, пишут об одних и тех же сотрудниках ОРЧ-4, пытавших их, об одних и тех же изощренных пытках, и даже об одном и том же кабинете, который находится на девятом этаже ОРЧ-4, и где подследственных и подозреваемых подвергают пыткам. Это из области фантастики. Если следственный комитет считает, что у этих людей просто больное воображение, то почему одинаково больное? И разве можно так подробно и ярко рассказывать о том, чего не было? Но медицинское освидетельствование и прочие документы почему-то не удовлетворяют проверяющих. Почему государство не охраняет должным образом от серьезных травм тех, кто находится под его полным контролем в правоохранительных органах? Они пишут отписки, что причин для реагирования нет. Объясняют, что якобы мало ли кто мог споткнуться и упасть с лестницы. Или еще что-то, в этом духе. А когда будут причины для реагирования? Тогда, когда кущевский синдром охватит Россию? Или вышестоящие над операми думают, что бороться с преступностью можно садистскими методами, нарушая права подследственных и подозреваемых? Кстати, еще только подозреваемых…
МАСТЕРА ФАЛЬСИФИКАЦИЙ?
В начале августа защитой Алексея Никтина занялась адвокат Неллия Анатольевна Рассказова.
– Но попала к нему в СИЗО только 10 августа – говорит Неллия Анатольевна. – В спецчасти мне объясняли, что дело особой важности, потому Никитину другого адвоката кроме того, что есть по назначению, Н., не нужно. Более нелепого объяснения я никогда не слышала. Но всё-таки мы добились, чтобы я вступила в дело как адвокат. И сразу же начали проводить следственные действия. Для этого почему-то повезли в Уссурийск. Там он находился несколько дней. Как говорил позже мой подзащитный, в перерывах между следственными действиями, его забирали из СИЗО в ИВС, где продолжали бить. Должна была состояться очная ставка с А. Ковтуном.
Когда я приехала, то увидела, что мой подзащитный читает протокол явки с повинной, которую ему вручил следователь. Я возмутилась: почему ему дали что-то читать перед очной ставкой? Оперативник Шашков сказал, что А. Никитин просто кое-что подзабыл. Я отпарировала: «А может он просто не давал таких показаний, отчего ему не знать, что он говорил?»
В ходе очной ставки А. Никитин говорил о том, что произошло: как они боролись с наркомафией, как жгли конопляные полянки. Шашков, по-моему, делал вид, что пишет. Когда протокол заполнили, следователь огласил написанное. И оказалось, что того, о чем говорил Алексей Никитин на очной ставке, в протоколе нет.
Мы написали замечания к протоколу. В них указали всё: что Никитин в день очной ставки находился в подавленном состоянии, что в протоколе не отражено того, о чём он говорил на самом деле. Оперативник Шашков, увидев замечания к протоколу, принялся уговаривать переписать всё сначала, чтобы написанное не звучало так жутко.
Я переписала, но в еще более экспрессивном варианте, добавив больше фактических деталей. И тогда опера решили оставить прежние замечания к протоколу.
Я уехала, а потом узнала, что к Никитину вновь применяли пытки. Наконец его привезли в СИЗО-1 города Владивостока.
Но через полторы недели, придя в СИЗО, я узнала, что моего подзащитного опять нет. Мне сказали, что его увезли, наверняка в Арсеньев. Я удивилась и начала звонить следователю. Следователь невозмутимо объяснял, что Алексея Никитина, оказывается, почему-то повезли вновь в Уссурийск, якобы для проведения следственных действий по другому делу. Вот только почему никто не уведомил об этом адвоката?
Но слова следователя не были истиной. Я обратилась к своим информаторам. Оказалось, что мой подзащитный – в Арсеньеве. Когда я приехала в Арсеньев, то чуть ли не на входе в ИВС увидела оперативника из Владивостока – Шашкова.
Ошарашенный моим появлением, он взволновался. «А что вы здесь делаете?» – поинтересовался он. Об этом мне хотелось спросить как раз у него. Потом я узнала от подзащитного, что его вывезли в Арсеньев, чтобы заставить подписать чистые листы без пятен крови. Но Алексей Никитин не подписал ни одного листа.
Я посодействовала тому, чтобы моего подзащитного отправили обратно во Владивосток. Это была его последняя поездка по Приморскому краю.
Но всякий раз его вывозили в ОРЧ-4 для проведения следственных действий. Я приезжала на Карбышева, 4. Один раз во время следственного эксперимента, что проводил следователь Тищенко, я отказалась подписывать протокол. Позже этот документ каким-то чудным образом появился в деле за подписью адвоката Н. Он был оформлен задним числом. Но самое удивительное, что адвокат Н. в то время никакого отношения к моему подзащитному не имел, на тот момент адвокатом Алексея Никитина была я.
Алексей писал жалобу в коллегию адвокатов Приморского края, просил признать действия адвоката Н. незаконными. Но пришла очередная отписка, что доказать вину Н. невозможно.
Оперативники старались сделать все возможное, чтобы, как я считаю, «подтасовать» документы. По документам, которые имеются в деле, с момента окончания допроса в Кировском до допроса в Уссурийске, якобы прошло 1 час 40 минут. Но этого не может быть. За это время добраться до Уссурийска невозможно. А если учесть все необходимые следственные процедуры, так это становится вообще нереальной задачей. Явка с повинной, что имеется в деле, даже не подписана адвокатом. О какой защите идет речь? Я думаю, что таких адвокатов нужно лишать статуса.
Наталья ФОНИНА
Другие статьи номера в рубрике Защита прав:
