Манатки собраны.
Пирамидально ожидают книги
укладки в короб,
покидаю город, – в котором родилась
и прожила почти полвека –
не в поисках лазурных берегов:
растление материков – не новость.
Брожу, топчу натруженный асфальт,
прощения взываю к нему, березам,
но не людям, которых покидаю,
ибо они покинули и предали меня.
Здесь некому мне почитать стихов,
все равнодушны к моему страданью,
и только лишь намек на их упоминанье –
в глазах их страх и радость –
случилось не со мной…
нет близкого, родного человека,
к плечу которого могла бы
прислониться – и вряд ли уж найду…
Но тяжесть незаслуженных обид
не будет уж давить,
в краю чужом, далеком.
***
И я пригвождена к позорному столбу,
Но мне испить до дна придется чашу
Грошового, никчемного суда.
Фемида не спала, она тогда рожала
Уродца, облаченного в законность, —
Такого, как сама.