Вселенная
Жизнь для родины, для Сталина
Евгений ПЕРОВ
Да нет. Я не против Сталина и его политики, но терпеть я его не могу. Не позволяет моя сущность любить этого отца народов. И без этой самой любви я обхожусь. Да и что я – голубой, что ли, любить его! Просто в памяти моего голодного детства всегда стоит облик этого человека.
Перед входом в правление между окнами портрет висел с лицом, развернутым в сторону, и смотрел туда же – не поймешь куда. Словно брезговал посмотреть на колхозников, которые ходят тут же и живут на самой плодородной земле, а пухнут от голода. И все – для Родины, для Сталина. А он даже посмотреть со своего портрета не хочет на людей.
А если кто-то несет колоски с поля во время уборочной голодным детям – лишение свободы до десяти лет. И его не волнует, с кем останутся малые дети. Помрут или пополнят ряды пьяниц, лодырей, воров.
Мне было пять лет, а я до сего времени помню, как бригадир, здоровенный бугай с негнущейся ногой, инвалид с детства, за колоски мою мать прямо на моих глазах… в меже… А я все видел – пришел встречать маму и пожевать пшенички из колосков… Так вот: или десять лет, или ложись в межу… И мать легла – отец-то на фронте. Да и что она могла сделать – жизнь такая.
А в сорок пятом пришел отец, израненный весь, в шинели да с рюкзаком за плечами, в котором и было только бритва Золингер с помазком да обмылком, грязное полотенце, портянки да две банки американской свиной тушенки, которые на радостях и съели за один присест. А через год его не стало, только дольше ждали.
А ты - Сталин да Сталин.
Я, можно сказать, необразованный человек, но историю очень любил. Так вот там царь был по фамилии Пирр. Победить-то он победил, но сил у него больше не было. Вот и пошла про него слава – дурная слава, и называлась она Пирровой победой. Так вот я думаю, мы точно такую же победу одержали. До сих пор не можем очухаться от такой победы.
А ведь как справно жили мужики! Просторы необъятные, а богатства природные – счету нету! И все глохнет, чахнет, загибается – сломали становой хребет мужику. А всё этот пучеглазый генералиссимус хренов. Сколько народу положил – и с немцами, и столько же в войне с собственным народом.
Нет, не люблю я его. Не за что.
Ох, и тяжело было! В десять лет я уже на Фордзоне пахал. Да еще как – от зари до зари! Пока светло – попробуй брось! И все за эти палочки – трудодни. А осень придет – и получать нечего. Все подчистую вывозили на элеватор.
Запчастей нет, топлива и масла нет. Трактор такой весь железный. Так вот ты мне скажи, чем можно заменить запчасти из подсобных материалов? А не знаешь! А вот русский мужик и здесь выход нашел. Хорошо – дизель низкооборотный… Так вот наш кузнец приспособился поршня делать из дубовых чурок. Ему пилили чурки, а он их доводил до ума. А вкладыши под шатуны вырезал из кожи. И что ты думаешь? Ведь пахали на них…
Да что там говорить. Вспоминать – и то противно. Сплошная борьба, и в основном – с голодом. Я и сейчас-то наесться не могу. Всё мне кажется: проснусь – и всё исчезнет. Вечером и утром обязательно заглядываю в холодильник – всё ли на месте и не исчезло ли за ночь. А ты говоришь – Сталин…
Потом армия… Но там не так интересно – убитое зазря время. Но нет худа без добра, как говорят. Много ребят после армии из деревни сбежало. В деревне же паспорта у председателя под замком лежали, а без паспорта куда ты в советское время? Крепостное право отменили при царе, а тут еще хуже: вроде все можно, а на самом деле – нельзя…
Настало время выбирать, дембель на носу. Куда же ехать-то? Только не в свою деревню! А тут мой товарищ возьми да и предложи: давай ко мне в гости заедем, а потом дальше поедешь. А что, думаю, дай загляну, спешить-то некуда. И поехали к нему.
Приехали. Погуляли три дня - и я словно прикипел к этому месту, и сил нет тронуться в свою Воронежскую губернию. А приятель говорит: «Что тебе там делать? Смотри, сколько девчат хороших – оставайся. Завтра поедем в район да и подыщем что-нибудь насчет работы».
К обеду следующего дня были уже в районе. Совершенно случайно заглянули в дорожное управление. А мы же при форме – другого-то и не было. Увидали нас и приняли с распростертыми объятиями: «Ребята, да мы же ждем вас! Если есть водительские удостоверения, месяц переучивания на экскаваторщика с предоставлением общежития, с оплатой и питанием – и на просторы Украины, строить дороги!» Согласились. И через месяц я уже трудился на благо Родины – и себя.
Потом познакомился со своей суженой – в детсаду воспитательницей работала. Свадьбу сыграли. Правда, работать пришлось и днем и ночью. А ведь деньги и на самом деле на дороге валяются! А с такой машиной, как у меня, откопать их – плевое дело. К свадьбе и «Жигули» купили.
Дали мне неделю выходных за переработку, и решил я съездить на родину – жену показать да родных повидать. Да пусть на Бориску посмотрят, каким он парнем стал. Пусть смотрят, как зажил Бориска-голодранец. Ну очень хотелось. Особенно «Жигули». Ведь их и сейчас-то не так просто купить, а в то время… Да что тебе говорить, сам знаешь. Загрузились: сало, овощи, фрукты. И поехали. И к вечеру были на месте.
Деревня все та же. Только как будто усохла и черная стала. По улице одни бабки на лавках да куры кое-где в пыли ковыряются. Дедов и не видать, редко кое-где покажется, и то как мухомор стоит, согнутый, сморщенный, опершись на палку.
Подъехали к дому сестры – и заходить не хочется: дом покосился, вероятно, прогнили нижние венцы, забор кривой с наспех прибитыми горбылями, переплетенными ржавой проволокой – видать, чтобы куры не выскакивали.
А тут и женщина вышла на крыльцо, одетая в поношенную шерстяную кофту, юбку неопределенного цвета, хэбэ чулки на ногах с калошами. Лицо без меры уставшее и безразличное.
Лет-то прошло не так и много, а узнал с трудом. Посмотрела она на меня и не признала: я же пиджак надел, и шляпу, и брюки с туфлями что надо.
- Вам кого?
- Да вот… Мне бы Настю.
- Я Настя и есть.
- А я Бориска.
- Ты Бориска?
Она неуверенно двинулась в мою сторону. Потом пронзительно закричала:
- Братик мой!
И мы обнимались и рыдали, как дети малые, вспоминая смерть матери, голод, разлуку…
- Да что же мы стоим? Пошли в избу.
Я вошел за ней. Голые стены с висящими кое-где на гвоздях журнальными обложками с заслуженными артистами, да над обеденным столом – портрет генералиссимуса, все так же не смотрящий на нашу жизнь.
Все осталось на своих местах: и стол, прикрытый вытертой клеенкой, и печь, стоящая почти посередине избы, и рукомойник с ведром под ним на лавке, еще сколоченной отцом, и низкий потолок… Потолок стал ниже, а окна маленькими и незрячими. Как же я жил в этом доме? А ведь и здесь мне было хорошо, несмотря на…
- Пошли, моя Галя ждет нас.
Возле машины уже крутилась стая ребятишек.
- Дядя, а вы чей будете?
- Я-то? Бориска я.
- Так дядька Петя ваш брат будет?
- Да, брат.
- А чья же машина-то будет?
- Моя. Чья же еще!
И вот тут произошло то, ради чего я еще бы согласился прожить свою жизнь сначала и еще раз перенести все лишения, выпавшие на мою долю. Сестру как громом поразило. Еще раз посмотрела на машину, потом на меня – и упала бы, не подхвати я ее. И заплакала, причитая, как на похоронах:
- Боренька! А ведь я знала, что ты будешь жить хорошо! Я знала…
Прибежал мой старший брательник. Обнялись, постучали друг друга по спине, как водится, да сели за стол. Постарел мой брат: морщины на небритом лице да седина в голове. Плохонькая одежонка. Ну, сам знаешь, как в деревне одет работяга. Выпили, закусили, поговорили и решили общий сбор назавтра на 19 часов – пока бабы приготовят да люди с делами разделаются. Да и расстались…
Следующий день прошел в хлопотах по подготовке к торжеству. Стол на славу получился. А тут и гости первые появились – чистые, торжественные, благообразные. Подходили, здоровались – и сразу к машине, словно она основной виновник встречи.
Потом уселись за столом, чинно разлили казенку в гранчаки под поясок – и, чего там долго говорить, за встречу. Выпили мужики, утерлись рукавами. Редко кто закусил, не считая баб. Сидят и смотрят на меня. Галя им ласково так:
- Ешьте, не стесняйтесь, у нас еще есть!
- Да мы это не очень желаем. Водочка вот больно хороша.
Тут до меня дошло – вытаскиваю бутылки и вновь наполняю до пояска под шутки и смех. Рванули по второй, а к закуске лишь притронулись для вида. Лезу за водкой и прикидываю: на четвертый заход не хватит. Хорошо, запасся самогонкой, стоит тут же в трехлитровых банках как резерв. Хряпнули по третьей. Сразу захорошело. Чуть перекусили и загудели: мужики закурили самосад, бабы начали доказывать что-то свое…
Вдруг, вижу, поднимается мой дальний родич, я и знать-то его толком на знаю, и направляется к моему шурину. И сразу – тишина. Подходит и так это по-дружески по плечу хлопает. Тот развернулся на табуретке, мол, чего тебе? А тот худенький да маленький, и говорит:
- А ты помнишь, на прошлой пьянке у Петьки Кривого зуб мне выбил?
И широко так рот открывает, призывая всех в свидетели.
- Ну? – басит шурин.
- Вот и получай.
И с размаху своим сухоньким кулачком – в зубы шурину. А тот, хоть и был здоров, а взмахнул руками да с размаху так и лег спиной на стол, подминая всю сервировку с закусью.
Все вскочили, бросились разнимать, да как всегда в драке, перепадало тому, кто встревал. И вскоре все родичи поделились на две части и замахали, чем под руку попадет, вспоминая прежние обиды и размолвки. Минут через тридцать все разбежались по своим дворам с разбитыми носами, порванными рубахами и невысказанными до конца обидами…
- Это же надо, паразиты, - говорила сестра, спасая, что еще можно, из кучи, оставшейся на месте еще недавно праздничного стола. – А ведь чуяло мое сердце, что этим и закончится… Хотела еще предупредить тебя, да праздник портить не хотела. Чужих людей, думала, постесняются…
А я стоял и думал, а мысли такие невеселые. Сколько не был, а приехал – и не приезжал бы. А ведь вся родня. Откуда такая ненависть друг к другу? От нищеты, я думаю…
К полуночи собрали все, что можно, перемыли, сложили. Поговорили в который раз, да и спать завалились – что еще в деревне делать?
Утром сестра вынесла мне молока с хлебом. Я выпил почти залпом, и уже никакие воспоминания не тревожили мою голову: здесь мне делать больше нечего. Собирались молча. Прощались тоже молча. Обнялись. Из кармана вытащил деньги и сунул ей в руку.
- Я же не смогу вернуть тебе, - сказала тихо так и посмотрела в глаза.
- Да ладно, и не надо.
…Я резко рванул с места и, не оглядываясь на свое прошлое, резво побежал по когда-то родной для меня улице. Что ждет меня на неизвестной дороге жизни…
Евгений ПЕРОВ.
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
