Е. Боннэр: На самом деле, моя встреча с Сахаровым и мое замужество, конечно, принесли мне очень большое счастье, но ничего внутренне во мне не изменили. Я и до Сахарова была счастливой женщиной предыдущим браком, разошлась, но мы все расходимся, бывает. Я вам сейчас покажу очень скромную фотографию, но она моя любимая. Это 1974-й год. А вот это горьковская фотография, тоже очень хорошая, потому что он на меня смотрит. Когда Сахаров на меня смотрит, у него другое лицо. А вот моя самая любимая фотография.
Таких вопросов [об ответственности за создание оружия массового уничтожения] можно задать кучу: а как это возможно, что Нобель, который изобрел динамит, оставил свои деньги на премии за мир? Андрей считал, что когда создавалось [термоядерное] оружие, необходим был паритет, и никакая Америка, мы это видим сейчас, не лучше Советского Союза, если она одна владеет этим оружием. И это доказано уже точно историей.
Андрей Сахаров: Я считал тогда, что это нужно для равновесия в мире, и продолжаю считать так и до сих пор. Но я одновременно понял весь ужас того, чем я занимаюсь. Весь ужас того, что могла бы нести человечеству термоядерная война.
Михаил Горбачев: Он начал, вообще говоря, выдвигать разные предложения, и особенно что касается запрещения ядерных испытаний наземных. Он тут так ставил этот вопрос, что Хрущев, так сказать, бранил его, а он продолжал. Для него абсолютно это, как горох об стенку. Убежденный в чем, он все делал то, что нужно было делать.
Елена Боннэр: Мне кажется, что та работа, которой он занимался, любого интеллектуала, а он – интеллектуал, толкает к очень широким размышлениям. Это же и с американскими физиками происходило, и с нашими физиками. С нашими физиками из чувства страха это происходило не так явно, как с Андреем. И если Андрей чем-нибудь отличался от массы своих коллег, то, прежде всего, я бы сказала, такой интеллектуальной смелостью додумывать до конца. И, конечно, то, что он так рано получил государственное признание, имело значение в его смелости. Мне так кажется, что он думал, что он этим защищен. До какой-то поры он действительно был этим защищен.
Михаил Горбачев: Его обуревало многое. И он хотел оставить вопросы. Он не требовал публичности, но не прореагировали на его обращение. В том числе в Центральном комитете. Он обратился к руководству, поручили какому-то клерку разобраться. Это его просто оскорбило. Я думаю, это, конечно, неуважение. И тогда он взял и написал свои размышления, опубликовал в виде статьи за рубежом. И с этого началось.
Он протестовал тогда, когда многие не протестовали, его выступления свободные, независимые, а он – именно такой человек, человек абсолютно интеллектуально свободный и мужественный.
Елена Боннэр: Мы встретились в 1970 году, а «Размышления» Сахаров написал и опубликовали во всем мире в 1968 году. Это было его, абсолютно вне меня, решение самостоятельное, его собственная потребность высказаться.
Андрей Сахаров. Воспоминания.: «В октябре 1971 года мы с Люсей приняли решение пожениться. У Люси были серьёзные сомнения. Она боялась, что официальная регистрация нашего брака поставит под удар её детей. Но я настоял на своём. Относительно её сомнений я полагал, что сохранение состояния неоформленного брака ещё опасней… Официальная регистрация в ЗАГСе состоялась 7 января 1972 года».
Татьяна, дочь Е. Боннэр: Их свадьбы в сущности не было, была регистрация в ЗАГСе, и моя мать хотела нас, детей, чтобы мы не возникали все время на глазах у КГБ, не хотела в это вовлекать. И хотя не было запрета, но не было и никакого приглашения, она дала почувствовать, что не надо никуда приезжать.
Е. Боннэр: Но Танька плюнула на это и пришла с цветами, все, как полагается, уже выгнать я ее оттуда не могла из зала. Значит, она была. Открыли двери, ввели нас в зал, где это происходит, и вместе с нами вошли шесть мужиков здоровых, все в одинаковых темных костюмах, прямо как клоны.
Из воспоминаний Сахарова: 7 ноября 1975 года по итальянскому телевидению было передано сообщение, неизвестно откуда возникшее, что мне разрешено поехать на церемонию [вручения Нобелевской премии мира]. Люся заказала мне фрак.
Елена Боннэр: Когда Сахарова не пустили [на церемонию], мы пошли к портному, и он перенес мой заказ на женский костюм. Я в этом костюме была на нобелевской церемонии.
Из речи Е. Боннэр на церемонии: Я нахожусь здесь, потому что по странностям страны, гражданами которой являемся мой муж и я, его присутствие на нобелевской церемонии оказалось невозможным. Сегодня он не здесь, а в Вильнюсе, столице Литвы, где идет суд над ученым-биологом Сергеем Ковалевым, и, по тем же странностям нашего государства, Сахаров находится не в зале суда, а на улице, второй день на холоде, ожидая приговора своему другу. Ковалев, также как и он, борется за гласность, законность и права человека.
Елена Боннер: Мне было очень трудно читать нобелевскую лекцию. Я очень волновалась в тот момент, когда в нобелевской лекции идет не текст, а перечисление имен. Почти за каждым именем у меня абсолютно живая судьба. Если я не знаю человека, то я знаю жену, маму, детей. Многих из зэков я лично не знала, но уже когда он становился зэком, вся его семья перебывала на моей кухне так или иначе.
Михаил Горбачев: В самые последние дни декабря 1979 года началась афганская эпопея. Он дважды или трижды выступил с осуждением всего этого. И он не успокаивался. И тогда его просто выслали [в Горький] и оторвали от средств коммуникации от общественного мнения и нашего, и мирового.
Е. Боннэр: Мильтоны сидели круглосуточно. Около нашей двери стояли маленький столик и стул.
Бывший охранник квартиры Сахарова в Горьком: Главная и единственная функция — не допускать посторонних в квартиру, и если кто-то пытается пройти, то мы должны были брать за руку и доставлять в штаб (в соседнем здании), а там уже сидели компетентные товарищи и разбирались с этими людьми.
Елена Боннэр: И вот два мальчика приходили, с которыми была жуткая история, мы уже потом узнали, что их хотели из школы выгнать. Они пришли не ругать Сахарова, а просто выяснить, что же происходит. Два дружка таких отчаянных оказались.
Андрей, один из тех мальчиков: В это время охранник стоял и смотрел в окно на улице. Мы улучили момент и пробежали к квартире Андрея Дмитриевича. Нам было по 13 лет, у нас было просто любопытство. Мы сказали, что да, мы слышали,что вас называют врагом народа. Но мы знаем, что вы – академик, что вы – очень большой ученый, что у вас – много званий и регалий, и нам просто было интересно посмотреть практически на живую легенду.
Мы попросили Андрея Дмитриевича дать нам что-нибудь на память о встрече. Он открыл тумбочку и достал две открытки. И вот она у меня много лет хранится, написал он мне: «На память Андрею от Андрея». А что касается того, что с нами будет дальше, Андрей Дмитриевич нам сразу сказал, что, выйдя отсюда, нас сразу заберут органы.
Е. Боннэр: Их забрали в опорный пункт. Потом в школе была история, родителей вызывали.
Из воспоминаний Сахарова: Мы все это время ждали у окна, когда они выйдут из опорного пункта. Один из мальчиков, наконец, вышел и махнул рукой.
Е. Боннэр: Почтовые ящики в вестибюле были для всех. Наш был выломан. Боялись, что, может быть, там какую записку положат или еще что-то, поэтому отдавали мильтону.
Бывший охранник: У Сахарова была почта обширная, но он ее не получал. Я несколько раз на почте видел мешки с почтой. Из мешка с почтой ему доставлялось несколько писем. Буквально несколько штук. А почта была обширнейшая.
Из книги воспоминаний Сахарова: Когда я выхожу из дома, за мной немедленно следует наблюдатель из КГБ.
Е. Боннэр: Мы знали, что каждое слово прослушивается, что абсолютно все просматривается. И когда-то надо было какие-то вещи скрывать. Вот переписка у нас. С одной стороны, это очень утомляло, с другой стороны, это были в какой-то мере очень счастливые годы, потому что никто не вторгался в нашу жизнь, кроме КГБ, которое мы игнорировали.
Фильм полностью можно посмотреть в Интернете по адресу: https://www.youtube.com/watch?v=23vjOt54NoE