ЗОЯ СВЕТОВА

Несколько дней назад на свободу из колонии вышел лейтенант ФСБ Дмитрий Максимов, помилованный Владимиром Путиным 3 октября 2014 года. В апреле 2012-го он был осужден Владимирским гарнизонным судом на 11 лет за убийство студента-заочника юридического факультета Александра Телкова. Его дело показалось мне интересным казусом, подтверждающим почти абсолютную истину: в России нет независимого суда.

История сотрудника УФСБ по Владимирской области так и осталась бы одной из сотен историй об убийстве в пьяной драке, в которых, несмотря на приговор суда, доподлинно неизвестно, кто оказался за решеткой на долгие годы – настоящий убийца или жертва судебной ошибки, – если бы 5 октября в лентах информационных агентств не появилась новость о том, что президент Путин его помиловал.

Об исключительном праве на милосердиие, которым наделен глава росийского государства, последний раз вспоминали почти год назад, в декабре 2013-го, когда он помиловал Михаила Ходорковского.

Свобода для «социально близкого»?

В 2013 году Путин подписал всего пять прошений о помиловании. Указ о помиловании Дмитрия Максимова – первый, подписанный президентом в 2014-м.

Известно, что Путин, как правило, отказывает в милости осужденным за насильственные преступления, а тут вдруг он милует убийцу, отсидевшего всего два года! Да еще судимость с него снял! Как вообще такое возможно! – вот общий тон комментариев к новости о помиловании Дмитрия Максимова. Я бы, наверное, тоже присоединилась к общему хорувозмущенных граждан, если бы не была немного знакома с делом. Для меня история этого «чудесного» помилования – повод для очередного разговора о том, что собой сегодня представляет отечественное правосудие. И насколько оно избирательно. Реакция комментаторов на помилование сотрудника ФСБ, о деле которого мало кто из них раньше слышал, очень показательна. Общество накалено, разобщено, готово к делению на «наших» и «не наших», на социально близких и чужих. Нет времени остановиться и задать вопрос: а может ли сотрудник ФСБ стать жертвой судебной ошибки? Или априори не может? И если он осужден, то значит, заведомо виновен?

Почему, когда под суд идет оппозиционер Сергей Мохнаткин, который не скрывает, что побил полицейского, мы готовы простить ему все лишь потому, что он вместе с нами выступает против «кровавого режима»?

«Контора» не поможет

Первое письмо от лейтенанта ФСБ Дмитрия Максимова пришло ко мне по электронной почте где-то три года назад. Он просил написать статью о его деле, писал, что не виноват в убийстве, в котором его обвиняют. Потом в Москву приехала его мама Галина Максимова. Мы разговаривали с ней несколько часов – это был очень трудный разговор. Мне, дочери советских политзаключенных, у которой аббревиатура ФСБ вызывает понятное отвращение, мне, много лет подряд писавшей о делах, сфабрикованных сотрудниками этого самого ведомства, было очень трудно понять, как можно было отдать двоих своих сыновей работать в это ведомство. А как рассказала мне Галина, оба сына работали в ФСБ. Правда, сама Максимова о «конторе» говорила почти шепотом. Но страх перед тем, что ее сын может сесть в тюрьму за преступление, которое он не совершал, оказался сильнее страха перед «конторой». Галина Максимова говорила мне, что через прессу хочет выйти на главу ФСБ Александра Бортникова, дойдет до Путина, сделает все, чтобы спасти сына от тюрьмы.

Максимова рассказала, что работать во Владимирское УФСБ Дмитрий пошел, окончив политехнический факультет Владимирского университета. На последнем курсе предложили работу по специальности, связанной с информатикой. Жизнь складывалась красиво: жена, ребенок, хорошо оплачиваемая работа. Счастье закончилось 1 февраля 2008 года.

Избитого признали убийцей

Вот как выглядела история его преступления со слов самого Максимова: 1 февраля 2008 года он возвращался домой из кафе, куда зашел вместе с сослуживцами отметить повышение одного из коллег по службе. Выйдя из автобуса на своей остановке недалеко от дома, позвонил жене и пошел обычной дорогой к дому мимо автозаправки, мимо маленького магазинчика, где часто собирались компании выпивох. Что было дальше, он не помнил. Очнулся в ОВД. Там его, ограбленного и избитого, нашел старший брат Денис. Врачи диагностировали у Максимова закрытую черепно-мозговую травму, ушиб почек, амнезию на предшествовавшие травме события, его экстренно госпитализировали, что, впрочем, не помешало следователям военной прокуратуры предъявить ему обвинение в убийстве из хулиганских побуждений. Около заправки произошла драка: ножом был зарезан Александр Телков, студент-заочник юридического института, а другой студент – Сергей Зотов – ранен в переносицу. Сотрудник милиции, вызванный на место преступления, обнаружил убитого Телкова, рядом с ним бездыханного Максимова, а участники драки (по версии обвинения, один Максимов противостоял четырем) заявили, что на них напал Максимов.

Из обвинительного заключения: «Дмитрий Максимов, находясь в состоянии алкогольного опьянения, будучи недовольным шумным поведением встреченных им незнакомых четверых молодых людей и ошибочно полагая, что ими в его адрес высказываются оскорбления, используя незначительный повод, желая продемонстрировать мнимое превосходство, в связи с имеющимся у него статусом сотрудника органов безопасности, имея умысел на причинение смерти двум или более лицам из хулиганских побуждений, достав имевшийся у него нож хозяйственно-бытового назначения, решил спровоцировать указанных молодых людей на конфликт и противопоставить себя окружающим, для чего остановился и стал наблюдать за ними, поджидая для этого подходящий момент и повод...»

Вот как адвокат Максимова Игорь Спицын, сам бывший сотрудник правоохранительных органов, прокомментировал мне «перлы» следствия: «В переводе с юридического языка на обычный это означает, что 23-летний гражданин неожиданно вошел в раж, начал кромсать людей направо и налево, просто так, без всякого мотива. Следствие не пыталось установить и доказать мотив преступления: у них была задача "раскрыть висяк", передать дело в суд и получить приговор».

В первый раз дело слушалось судом присяжных, которые единогласно оправдали лейтенанта Максимова. На мой вопрос, могла ли ФСБ оказать воздействие на коллегию и склонить ее к оправданию лейтенанта Максимова, адвокат Спицын ответил отрицательно: « В деле не было доказательств его вины. На ноже, который следствие представило как орудие преступления, не было ни отпечатков пальцев Максимова, ни крови убитого. Один из свидетелей говорил, что убийца наносил удары правой рукой, но Максимов – левша и в правой руке нож держать никак не мог. Все это убедило присяжных в его невиновности».

Но на этом история не закончилась.

Цитировать Екатерину II предосудительно

17 марта 2011 года военная коллегия Верховного суда России отменила оправдательный приговор, посчитав, что Максимов, рассказывая на суде о том, как он был избит и ограблен, оказывал давление на присяжных, а адвокат позволил себе недопустимые высказывания, цитируя Екатерину II: «Господа присяжные заседатели, лучше оправдать десять виновных, чем посадить одного невиновного».

После отмены приговора военная прокуратура обратилась в Московский окружной военный суд с ходатайством о переквалификации обвинения. Как объясняли мне Максимов и его защитник, это было сделано для того, чтобы избежать повторного рассмотрения в суде присяжных.

«Прокуроры поняли, что меня снова оправдают, – говорил мне Дмитрий Максимов. – Поэтому они попросили суд переквалифицировать мне обвинение на часть 3 статьи 30 и часть 1 статьи 111 УК РФ («умышленное причинение тяжкого вреда здоровью» и часть 1 статьи 105 УК РФ («убийство»). Рассмотрение дел по этим статьям не входит в компетенцию присяжных заседателей.

Уйти от присяжных

Почему? То, что наши следователи и прокуроры используют переквалификацию обвинения для того, чтобы бороться с судом присяжных, подтвердил и судья в отставке Сергей Пашин –один из авторов закона о суде присяжных: «Это одна из отработанных технологий борьбы. Ведь присяжные оправдывают, а обычные суды — нет. Переквалифицируют обвинение еще и на стадии следствия, а уж после того, как один раз оправдали, — тем более».

Максимов пожаловался на нарушения своих прав в Европейский суд по правам человека, о чем соообщил мне с нескрываемой гордостью:

«Оказалось, что в России нет справедливого суда, и мне, сотруднику ФСБ, приходится обращаться на Запад, чтобы жаловаться на свое государство!» Думаю, что все свои шаги Дмитрий Максимов, его мама и защитники согласовывали с коллегами Дмитрия из Владимирского УФСБ, которые все это время его поддерживали – правда, не особенно это афишируя.

Как вытащить сына из тюрьмы

Я честно пыталась разобраться в этом деле, понять, виноват ли Максимов или нет. Объективных доказательств вины не было. Очевидцы драки – двое несовершеннолетних – утверждали, что был еще один участник драки, который, пырнув ножом Телкова, убежал. Его следствие не искало. Потерпевшие – а потерпевшими были признаны несколько участников драки – говорили, что именно Максимов нанес смертельный удар убитому Телкову, Максимов ничего не помнил. Типичная история: слово против слова. При справедливом судопроизводстве, если есть сомнения в виновности обвиняемого, то действует презумпция невиновности. Что и говорить: в наших судах презумпция «отдыхает».

Мне было непонятно: если в «конторе» знают, что Максимов не виноват, почему они не могут повлиять на суд Почему не найдут того самого убийцу, о котором говорили свидетели? Один из местных эфэсбешников уверял меня, что они и так делают для Максимова все что могут; например, им удалось добиться того, чтобы его не брали под стражу, пока шел первый суд. Но больше им сделать не удавалось: мол, в этом деле схлестнулись две силы – местное УФСБ и военная прокуратура, – чье начальство между собой конфликтует.

Кроме того, Максимовы утверждали, что отец следователя, который вел его дело, работал председателем одного из подмосковных судов, и у него-де было все «схвачено» и в военном гарнизонном суде, и в Верховном суде России .

Получалось, что «контора» никак не могла «перебить» прокурорских военных. Впрочем, этому тоже было объяснение: лейтенант Максимов работал в местном УФСБ недолго – около двух лет, так что «рубашку за него» особенно никто «не рвал». У одного из участников драки – Саркисова – вроде бы были родственные связи с заместителем военного прокурора России Александром Арутюняном. Борьба шла нешуточная: один клан против другого.

В прессу Максимовы обратились после отмены оправдательного приговора. Галина Максимова устраивала пресс-конференции, пикеты в защиту сына во Владимире. Я предлагала Дмитрию записать видеообращение к президенту Путину – он отказался, «контора» не разрешила. Может, надеялись, что обойдется. Пытались с кем-то договориться?

В апреле 2012 года Владимирский гарнизонный суд приговорил Максимова к 11 годам колонии. Его взяли под стражу в зале суда.

Тогда мать лейтенанта сама записала видеообращение к Путину. Обратилась она и в местную Общественную палату, и к губернатору Владимирской области Светлане Орловой, которая направила Путину рекомендацию о помиловании Максимова (по порядку помилования, региональные комиссии рассматривают ходатайства осужденных и рекомендуют их кандидатуры президенту, посылая материалы в Управление президента России по обеспечению конституционных прав граждан).

Не надеясь лишь на помощь чиновников, Максимова бросилась искать помощи у правозащитников. Она пробилась на прием к Элле Памфиловой, и та тоже обещала помочь. И помогла.

Памфилова рассказала мне, что в ее аппарате изучили материалы дела Максимова, а когда она оказалась во Владимире, то была поражена тем, как много там людей, которые не верят в виновность Максимова. Это окончательно убедило ее в том, чтобы просить Путина о помиловании лейтенанта ФСБ. Уверена, что Максимовой удалось достучаться и до главы ФСБ – Александра Бортникова.

Результат: президент подписал указ.

«Человеческий фактор», или «телефонное право»

С ходатайствами о поддержке прошений о помиловании к Путину губернаторы и уполномоченные по правам человека обращались и обращаются регулярно. Как правило, это считается делом безнадежным.

Так что, не будь Дмитрий Максимов лейтенантом ФСБ, президент бы его, скорее всего, не помиловал.

Смог бы он доказать свою невиновность, посылая из колонии жалобы в Верховный суд или в Генпрокуратуру? Нет.

Максимову повезло: в этой истории сошлось все: его принадлежность к ФСБ, поддержка людей, вхожих к первым лицам в стране, общественный шум, пусть не на федеральном уровне, но хотя бы на местном.

Думаю, что без «человеческого фактора» не обошлось и в деле Даниила Константинова, которого 16 октября чудесным образом освободили из-под стражи, переквалифицировав статью «убийство» на «хулиганство».

Во всех резонансных делах, которые заканчиваются оправдательными приговорами, условными сроками, отсиженным сроком, помилованием, – всегда присутствует «телефонное право», всегда кто-то «находит» подход к чиновникам или к суду. И это единственное, что иногда может спасти невиновных от долгих лет заключения.

Когда я позвонила Галине Максимовой, чтобы поздравить ее с освобождением сына, она попросила меня не писать об их деле: «Когда нам была нужна ваша статья, вы не написали, а сейчас – не стоит: уже много гадостей о нас в интернете написано».

Я поняла: она потратила так много сил, чтобы вытащить сына из тюрьмы, что теперь боится шума – а вдруг кто-то обидится. Но указ о помиловании подписан, и бояться лейтенанту Максимову нечего.

Этой матери удалось вытащить своего сына из тюрьмы, но там осталось еще много таких же, как он, которых матери, отцы, жены, мужья так же, как и Галина Максимова, считают невиновными и пытаются вырвать у тюрьмы.

Но не все они – лейтенанты ФСБ. И не всем удается найти покровителей, вхожих во власть.

Адвокат Спицын сказал мне, что Дмитрий Максимов свою вину не признал. Это еще одна хорошая новость: может быть, в практику помилований окончательно войдет норма, когда

просящий о президентской милости, не должен признавать свою вину.