Василий Гатов

Для многих аналитиков ситуация в России сегодня — это наблюдение за контрамоцией, в которую затягивает страну ее лидер и замерший в обиженном оцепенении правящий класс. И так же, как в прекрасной повести Стругацких, это дискретная контрамоция, причем выборочная и нерегулярная.

И точно так же, как «грубому Витьке Корнееву», многим наблюдателям хочется сказать: «Это плоско и банально, это даже неинтересно рассказывать». Результат социально-политического «обратного хода» — при всех возможных вариантах движения в «точку Х» — предсказуем и неинтересен; в некий момент времени физически сменится первое лицо, может быть, два, и стандартная модель развития восстановится.

Для драматургов и политологов еще интересно: какой именно из классических сюжетов финала пьесы выберет в этот раз история? Для меня, например, интересно не как это произойдет, а как будет выглядеть «пейзаж после битвы» и что предстоит сделать обществу в процессе возвращения в нормальное состояние. Это будущее уже запрограммировано; относительно важно, где пройдет физическая граница российской территории в момент, когда спадет морок — как на западе, так и на востоке, — но состояние внешнего контура, «режима отношения к режиму» (кто бы ни пришел после Путина) уже проясняется. Этот «режим отношения» во многом определит и те возможности, которые останутся у России как государства и у российского общества как его суверена; мне лично кажется, что эта будущая цена за «вставание с колен» уже определена.

* * *

Если судить по странным заявлениям Владимира Путина в Ялте 14 августа, в борьбе за некое «российское дело» он готов выходить из базовых международных соглашений, описывающих устройство мира. Государственная Дума обсуждает вопросы выхода РФ из соглашений по ЕСПЧ, потому что Страсбургский суд «слишком политизирован». Де-факто, присоединив Крым, Россия отказалась от своих обязательств по Будапештскому соглашению 1993 года и, вероятно (тут требуется более серьезная юридическая экспертиза), вышла за рамки Хельсинских соглашений, установивших режим европейских границ, устройства отношений на континенте и в мире. Блуждающая обида Владимира Путина на международных партнеров привела к ситуации, которая останется «на столе» в любом случае — чем бы ни завершился нынешний виток истории. И не только в отношении России, кстати.

* * *

Екатерина Шульман в статье о «гибридных (имитационных) режимах» очень точно подметила особенности «не-либеральных не-демократий»; возникновение таких режимов и их утверждение в посткоммунистическом мире становится все более заметным трендом. Причины возникновения «имитационных режимов» — как в несовершенстве демократических институтов, так и в сложностях переходных обществ (низкие уровни мобилизации, склонность к патернализму, застарелые раны национализма в его предыдущей, индустриальной версии).
Проще говоря, многие общества переходного типа похожи на семью, в которой оба супруга изменяют друг другу; взаимный обман удобен и удовлетворителен — до поры до времени, пока «комфортно», все как-то держится.

Вранье и имитация внутри допустима и даже необходима; но рано или поздно (точнее — всегда) приводит к вранью вовне. А стоит в эту имитацию семьи вмешаться «высоким чувствам», как конструкция идет вразнос.

Поскольку «высокие чувства» уже вступили в дело, например, в России и на Украине — важно понимать, что разборки внутри «семей» неизбежно сказываются на отношениях с соседями по «дому».

* * *

Когда в 1975 году соседи СССР и Варшавского договора согласились зафиксировать принципы сосуществования на континенте, они — в том числе — исходили из хотя бы относительной прагматичности тогдашнего коммунистического режима. Политбюро, в свою очередь, исходило из необходимости торговать с «капиталистами» (СССР нуждался в том, чего плановая экономика не могла производить), хотя обманывать их начал (точнее, продолжил) прямо в том же 1975-м, посылая «советников» в Анголу и Мозамбик, поддерживая просоветские компартии и движения явно нелегальными инъекциями в инвалюте (протоколы Политбюро и Секретариата ЦК КПСС по вопросам «материальной поддержки братских партий» проходили под грифом «совершенно секретно»).

Распад СССР и формирование Российской Федерации и других постсоветских республик как государств, объединение Германии, югославский кровавый «развод» — при всех сложностях оставались в рамках Хельсинки; даже «косовский прецедент», несмотря на «особое мнение» России и Сербии, все-таки оставался в рамках допущенного тогда.

* * *

Хельсинский режим отношений исходил из фиксации границ; страны и блоки могли держать вдоль условных линий войска и сколько угодно готовиться к войне, — но раз и навсегда был закрыт вопрос о «спорных землях». Локальная (в пределах «блоков» — НАТО и Варшавского договора) интервенция — аналогичная Будапешту-56 и Праге-68 — становилась как бы «внутренним делом» блоков, но даже в 1981-м войска СССР не вошли в Польшу благодаря мудрости и решительности Ярузельского.

Война в Югославии была тяжелым испытанием для «правил европейского общежития» — и, одновременно, практикой определения «места» России в этой новой «одноблоковой» системе. Оказалось, что Россия, хотя и была правопреемником СССР, не унаследовала в глазах соседей по континенту (и тем более — в глазах США) «крутости» своего предшественника. К моменту заключения пакта в 1975 году СССР был «взрослым» государством, которое своими руками создало и ядерный щит, и космическую программу, и плановую экономику. Российская Федерация, в общем, до сих пор — странный несовершеннолетний наследник покойного, который, с точки зрения других европейцев, даже не убрался до конца в своем доме.
Эдакое государство-рантье с плохими манерами, но без кровавой репутации, которому при случае можно указать и на его ущербный (и обидный) статус, и на существенно меньшие права.

«Обида», нанесенная ему в Югославии, постоянно упоминается российскими политиками как первопричина их антизападной, антиамериканской позиции. После Крыма «наследнику-переростку» уже не будет скидки на возраст и свойственную ему глупость: отношение к нему будет переведено во взрослый формат «юстиции», и наказание рано или поздно последует, в полном объеме.

* * *

Будущее место России в европейских системах и условия, которые будут предложены (или продиктованы) ей «после Путина», вряд ли будут комфортными. Образы poor starving babushka, puny drunken chap, которые помогли в начале 90-х избежать тяжелого воспитания международным коллективом, больше работать не будут. Стараниями действующей власти образом, который «управляет» сознанием европейцев и американцев и программирует будущее отношение к России, является прячущий лицо человек с автоматом в форме без знаков различия. Ни babushka, которая никуда не делась, ни chap, который перешел с тормозной жидкости на суррогатную водку, ни милый хипстер из Парка Горького, ни балерина Диана Вишнева, ни фрик-депутат Милонов — только прорезь для глаз в балаклаве.

* * *

Для меня очевидно, что открытый в Крыму «ящик Пандоры» очень дорого обойдется российскому обществу — совсем не в части санкций, экономических и социальных проблем, бюджетного дефицита и т.д. Особенности наших соседей в том, что их общества привыкли решать не «конкретную ситуацию», а формулировать условия, при которых «ситуации» не возникают. Если сегодня источник проблемы — Россия, то, скорее всего, будущая постхельсинская концепция как минимум станет базироваться на ограничении России (см. например, интервью главнокомандующего НАТО). Более того, мне представляется, что она будет направлена на предотвращение возникновения «гибридных режимов», на раннее их выявление и — кошмар российского патриота — вмешательство во внутренние дела, исключающее появление злокачественных политиков и тенденций.
«Плохие соседи» не только снижают комфорт жилища — их присутствие снижает его стоимость; совместные институты деградируют.

Для частной жизни совместные институты — это школы, полиция, суды, муниципальные услуги; для государственных отношений — дипломатические отношения, международные организации и тот же хельсинский режим «открытости».

* * *

Стремление быть угрозой и «грозой двора» в современном мире, который решает проблемы комфорта и согласия, засухи и «эль-Ниньо», лихорадки Эбола и качества образования, — довольно глупая позиция. Государства, как и люди, — социальные существа; сталкиваясь с изоляцией, они рефлексируют как чужое отношение, так и свое поведение. Новая международная архитектура, которая уже возникает вокруг России (особенно с западной стороны), — это именно архитектура изоляции. Ее цель — спровоцировать рефлексию, заставить общество озаботиться вопросом, почему с ним перестают общаться. То ли из-за лжи и лицемерия «внутри семьи», то ли из-за самозахвата комнаты в соседской квартире. Как уже было сказано выше — рано или поздно придется договариваться; условия восстановления отношений не будут, не могут оказаться уважительными для страны и общества, которые нарушили пусть лицемерные, но всеми признаваемые правила.

* * *

«Сменщику Путина» — каким бы путем он ни пришел к власти — придется столкнуться с вполне обоснованными требованиями соседей, которые будут простираться от территориальных претензий до особых условий безопасности на границах (демилитаризованные зоны, требования информационной прозрачности вооруженных сил и т.д.). «Сменщику» придется иметь дело с обязательным условием ратификации Энергетической хартии, прямыми и косвенными условиями демонополизации энергетики и создания конкурентных условий на энергетических рынках. Сменщику Путина придется ознакомиться с многими международными конвенциями — потому что он него потребуют дословного соблюдения правил общежития. Хуже того: этот список ему придется угадывать самому, сталкиваясь с холодным отношением соседей и откровенным ледяным презрением дальних участников «забега».

* * *

Как это будет соотноситься с традиционным русским отношением к ограничениям и запретам? (Хотите, чтобы русский прыгнул с моста? Повесьте надпись «Прыгать с моста запрещено».) Плохо, но придется учиться — не ради пармезана и безвизового режима, а ради хотя бы надежды на то, что с тобой будут разговаривать, не разглядывая через перекрестье прицела.