Защита прав
Смерть ребенка
Марина ЗАВАДСКАЯ
НЕРВНЫМ НЕ ЧИТАТЬ.
Всё началось очень хорошо: 10 декабря Надежда Ткаченко благополучно родила вполне здоровую девочку. Вес 3900, рост 54.
То есть началось, конечно, раньше. Ребенок был запланирован, он был желанный. А поскольку муж Надежды Андрей хорошо зарабатывает, он обеспечил будущей матери обследование, здоровый образ жизни, при родах присутствовал – в общем, всё очень даже благополучно.
Дважды в неделю приходила сестра из поликлиники, ребенок был здоров, мать кормила его грудью – никаких проблем.
А вечером 5 января маленькая Анечка вдруг стала плакать, отказываться от груди, и утром 6-го родители решили показать ее врачу. Трехмесячный ребенок ведь не может сказать, где и какой у него дискомфорт. Даже показать не может. Он только плачет – а почему? Непонятно. Поэтому так важен врач-профессионал.
Вокруг, как вы понимаете, каникулы. В поликлинике – тоже. Но есть еще и частные клиники. Родители позвонили в медцентр «Тафи» и записались к педиатру. Приехали. Врач Галина Витальевна Щербакова осмотрела ребенка и велела немедленно ехать в детскую больницу. Срочно-срочно, даже не на «скорой», а на своей – быстрее приедете. Документы, вещи – потом, сейчас срочно в больницу.
В 12:35 родители с дочерью вошли в приемное отделение Детской городской клинической больницы (ДГКБ) на Острякова, 27. Там, естественно, оказались только дежурный врач с медсестрой.
Девочка заснула, и Надежда, входя к врачу, набрала номер Щербаковой: мы были в «Тафи», поговорите с врачом, которая ее только что смотрела… Дежурная врач, Ирина Яковлевна, встретила это предложение неприветливо: вот позаводили себе платных докторов, а лечиться едете почему-то в больницу. У вас есть доктор, вот у нее и лечитесь. Раздражение дежурной понять, конечно, можно: вот есть же доктора, которые получают большие деньги, а она тут за зарплату, да еще и в праздники… Как будто к «Тафи» праздники не относятся. И почему она не в частной клинике за большие деньги? Но трубку всё-таки взяла.
Щербакова заговорила с коллегой на медицинском суахили о том, что она видела, что, по ее мнению, происходило с ребенком. Но Ирина Яковлевна не смягчилась. Она сказала, что сама поставит диагноз, что работает она очень давно и сама всё знает, и вообще у нее тут детей сорок штук… А вот врачей нет по случаю праздников, так что единственное, что можно сделать – взять кровь на общий анализ. На замечание, что детей не следует считать штуками, она бросила трубку. То есть отключила телефон.
Далее Ирина Яковлевна, врач-педиатр, представитель самой гуманной профессии, продолжила разговор с мамочкой плачущего трехнедельного ребенка. О том, какой она (Ирина Яковлевна) классный специалист, а ей с утра пациенты мозг вынесли, о том, что вчера была куча врачей, так что надо было приезжать вчера… Ладно, раздевайте.
Мать стала раздевать дочку, и обнаружила, что кожа у нее приобрела какой-то зеленоватый оттенок. Врач пощупала животик, шею, послушала ребенка и сказала: всё ясно, у ребенка отравление и колики, а вы, мамаша, тут панику устраиваете, пишите отказную и езжайте домой.
Мама в шоке. Какое отравление? Девочка только грудь сосет, сама Надежда никаких пить-курить, откуда отравление? Она ведь еще даже не ползает, не могла подобрать с пола какую-нибудь каку! Да и нет никаких признаков отравления, ни рвоты, ни поноса. Но врач стояла на своем: у вас всё хорошо, пишите отказ от госпитализации.
Надежда вышла в коридор к мужу, объяснила ситуацию. Однозначно остаемся, сказал Андрей. Пусть кладут ребенка, наблюдают. Надежда вернулась в кабинет и сообщила решение.
Ну тогда езжайте домой за вещами и документами, сказала дежурная врач, у вас есть два часа, а у нас обед, мы закрываем кабинет и уходим. Можете, кстати, еще в Центр материнства и детства съездить, может, вас там возьмут.
Вообще-то Галина Витальевна из «Тафи» говорила – срочно госпитализировать. Но Ирина Яковлевна из ДГКБ – тоже специалист, и она говорит – ничего страшного. Ну ладно, за вещами так за вещами.
Времени уже 13:00. Поехали домой.
Стали собирать вещи. А ребенку всё хуже! Она уже не плачет, а мяукает, и всё слабее и слабее. В 14:00 поехали обратно в больницу. Только отъехали от дома, как Надежда закричала: «Стой!» Ребенок закатывает глаза и дышит через раз. Но вынесли на улицу, распахнули курточку – девочка задышала нормально. Решили заехать всё-таки в Центр материнства и детства на Уборевича.
Там сказали, что они берут с двух месяцев – а ребенку нет и одного. Для таких маленьких нет условий, только в ДГКБ, и срочно. В 14:45 были на месте.
Родители были на месте, а медики с обеда не торопились. Пришла врач – и снова ушла. Чай пить, пока медсестра документы оформляет. Полчаса подождали. Пришла врач, осмотрела ребенка и говорит: да вы ее уронили и скрываете! Мама снова в шоке. Ну ладно, решила врач, поставлю я вам отравление, идите ложитесь. А девочка уже не зеленая даже, а синяя!
Нет, говорит мама, мы не можем так просто ложиться, нам уже нужна реанимация! Нет, спокойно сказала врач, с отравлением вас в реанимацию не возьмут. Ну ладно напишу менингит под вопросом.
В 15:35 ребенка отнесли в реанимацию. Через три часа после первого появления в больнице.
Вышел реаниматолог и спросил у мамы, что с ребенком. Не было ничего такого, объяснила мама, просто ребенок плакал всю ночь, и всё хуже и хуже. Ей ответили, что девочка очень слаба, пульс практически не прощупывается, давление 220, тахикардия, к аппарату подключили, и если сутки выдержит, то всё будет хорошо.
Родителей в реанимацию не принимают, только пациент и врачи. Родители поехали домой.
Из дому Андрей позвонил в реанимацию, но не дозвонился. Тогда он взял деньги и поехал. Мало ли. Может, привезти надо будет кого-нибудь, специалиста какого-нибудь, может, лекарства, может, просто заплатить. Медицина у нас, как известно, бесплатная, но ребенок дороже.
После отъезда мужа Надежда набралась сил и позвонила в реанимацию – и дозвонилась. «Вы мама?» – спросили у нее. «Да…» – «Мы в течение часа пытались завести сердце ребенка – и не смогли»…
Горе родителей я описывать не буду – и так всё понятно.
Встал вопрос о причинах смерти, то есть о вскрытии. Судя по тому, как равнодушно (а точнее – бездушно) отнеслась дежурная врач к больному, а потом и умирающему ребенку, можно было ожидать подделки. То есть такого диагноза, который бы не обелил, конечно, врача, но позволил бы, засунув совесть в… ну понятно куда… сказать: «А чего вы хотели? Патология, не совместимая с жизнью! Врожденная!» И ДГКБ вроде как бы и ни при чем.
Говорят, любой человек может добраться до любого нужного ему человека, пройдя по цепочке только семерых. А тот, кто прожил на свете хотя бы 30 лет и обзавелся множеством знакомых (одноклассники, соседи, коллеги, знакомые и родственники знакомых), может легко эту цепочку сократить. В общем, Ткаченко вышли на преподавателей мединститута, и в результате им было обещано честное вскрытие тела дочери и честное заключение о смерти ребенка. Проблема встала в документе, который должен подписать главврач больницы (без этого документа вскрывать нельзя), а у главврача – каникулы. То есть он вроде бы обещался прибыть в больницу (не в день смерти Анечки и не на следующий, но всё-таки обещал), но что-то нет и нет. Ну что же. По цепочке не только на врачей можно выйти, но и на сотрудника ФСБ, курирующего больницу. После чего главврач примчался мгновенно.
Результат: причина смерти – некротический энтероколит новорожденных.
Родители Анечки спросили у специалистов, мог ли ребенок выжить? Да, ответили специалисты, если бы вовремя была сделана операция. От этого не умирают.
Теперь Ткаченко выясняют причину, по которой заболел ребенок, но это, хоть и важное, но их частное дело: они заботятся о том, чтобы их следующий ребенок, которого они хотят, не заболел тем же, а для этого надо возможную причину устранить.
А не частное дело – что они обращаются в прокуратуру (для начала) по поводу халатности и бездушия дежурного врача ДГКБ, из-за которых было упущено время и в результате погиб ребенок, не прожив и месяца.
Это дело общее. Потому что в такой ситуации может оказаться любой, обращающийся в эту самую ДГКБ и слышащий в ответ: «Да все дети плачут! Что вы, мамаша, паникуете?»
А напоследок хочу процитировать Константина Симонова. При цитировании этого стихотворения обычно ограничиваются первой строчкой, но я приведу строфу полностью:
Чужого горя не бывает.
Кто это подтвердить боится –
Наверно, или убивает,
Или готовится в убийцы.
Марина ЗАВАДСКАЯ
Послесловие
Эта история случилась в начале января. А пару дней назад в редакцию прислали фотографии той же самой больницы, но сделанные совсем недавно. Ремонт! Ремонт в детском отделении – а больные дети там же.
Это не первый случай. В прошлом году в газете было опубликовано письмо женщины, легшей в горбольницу на операцию. В отделении вовсю шел ремонт. Пыль, грязь, запахи краски, ремонтники, топающие по коридорам и заходящие в палаты, чтобы воткнуть в розетку удлинители для шумных своих инструментов… В гнойной хирургии, напомним. Где должна быть полная стерильность.
Месяца два назад знакомый коллеги попал в ту же больницу с инфарктом. И там, в кардиологии, тоже вовсю шел ремонт – с теми же пылью, грязью, краской и шумом.
Теперь ремонт дотянулся до детского отделения. И снова при больных! При больных детях.
Какое уж тут лечение…
Почему медицинским и надмедицинским начальникам не приходит в голову простая мысль, что на время ремонта и больных, и персонал следует перевести в более тихое и более стерильное место? Наверное, потому, что эти больные – не их родственники.
М.З.
Другие статьи номера в рубрике Защита прав:
