Вселенная
Обрести самого себя
Маргарита ПАРХОМЕНКО
Когда мы встречаемся, то говорим о погоде, делах и политике. А сокровенным поделиться некогда и даже неудобно. Перестали мы сопереживать, как сказал один батюшка. Встреча с художником Владимиром Олейниковым, к моей радости, привела к разговору по душам.
КРЫЛЫШКИ У ХУДОЖНИКА ВЫРАСТАЮТ С ДЕТСТВА
Чего только на наших выставках и вернисажах не увидишь, не услышишь и не прочитаешь. Одна посетительница в книге отзывов написала: «Я думала, что удод - это животное, а оказывается, это красивая, таинственная птица. Смотрю и думаю: неужели все это еще существует - и высокое небо, и чистый снег, и сиреневое утро?» Открытие это у нее произошло на выставке художников-пейзажистов в Доме художников во Владивостоке.
Задавались ли вы вопросом, как художниками становятся? Ведь все дети рисуют. Попался под руку карандаш - и точка, точка, запятая, вышла рожица кривая. Посмотрели и ахнули - вылитый папа на рисунке. А другому не задается, хоть тонну бумаги переведи. Их мало - избранных.
У отца Васи Петрова, будущего великого художника, был портрет, на котором он был изображен с собакой, давно уже умершей. Ему захотелось иметь рядом с собой свою новую любимицу. Из Арзамаса был приглашен живописец, и вот на глазах Васи вместо одной собаки на полотне появилась другая. Это так его поразило, что с тех пор он стал беспрестанно рисовать на чем попало: на столах, стенах, заборах. Девятилетний мальчик был обречен поступить в художественную школу. Он занимается прилежно, с увлечением. И когда мать спросила об успехах сына, его учитель ей ответил: «Ты, матушка, не беспокойся. Васенька не пропадет - у него талант, из него вырастет художник».
Об истоках художнического подвижничества мы заговорили и с Владимиром Олейниковым. «Мне было интересно смотреть на моих братьев, когда они рисовали. У нас в семье было 10 детей, и практически каждый рисовал, а профессиональным художником стал я один. Я никогда не забуду один момент, когда я иду по дороге из Шкотово по долине и вдруг явно вижу вдалеке - передо мной мать и отец. А со мной идут все мои братья. И я к ним обращаюсь: «Коля, ты почему такой хмурый, посмотри, какая красота вокруг, ширь, свобода...» И так я к каждому обращаюсь. Все это я вижу реально. И мать, и отца, и братьев, на фоне потрясающей красоты.
Вдруг пробегает восьмивагонная электричка, стучит колесами, разбивает это все, и видение уходит. Это была реальность, и я в этот момент получил высшее наслаждение - я шел по той дороге, по которой проходил когда-то Пришвин, великий певец и открыватель нашей приморской земли. И здесь, на этой ухабистой дороге произошло мое соприкосновение в какой-то точке с той памятью, которую он оставил по себе в этой атмосфере, земле, долине.
Журн.: - Произошло помазание Ваше, состоялось особое проникновение в другие дали и пространства.
В.О.: - Об этом мы умалчиваем. Скрываем внутренне значимое содержание. При встречах - о погоде и о делах, о политике говорим. Висит картина художника на стене. Она молчит. А ведь художник «говорит» в этом самом молчащем виде искусства. Попробуйте его разговорить - не всегда удается. Иногда форма, ее поиски заслоняют, убирают искренность души.
Для чего создано великое искусство - изобразительное, музыкальное, литература, балет? Оно заставляло человека, который не имеет подобного дара, соприкоснувшись с великим, вдруг обрести в себе какие-то крылышки. И начинал он ими пользоваться. Вот для чего искусство - дать другому человеку обрести свои крылья.
Журн.: - Выставка - это всегда праздник для художника. Но и угнетение. Я имею в виду суету и официальное двуличие.
В.О.: - Я не люблю эти вещи. Я на следующий день после открытия уехал в Анисимовку, один бродил там, писал этюды. Обычно художники отдыхают какое-то время. А я лечил себя работой. В этом гвалте каждый размазывается и превращается в общий гул. Человек по сути своей одинок. Он таким одиноким и останется. Самую свою большую любовь осознает с годами. Да, мать, отец – это очень дорого. Это внутри нас. Но, наверное, мы до последних дней будем обращаться к кому? Именно к Богу.
Нас воспитывали атеистами долгие годы. Мама терзалась – из нас делали пионеров, комсомольцев, коммунистов. Ей это было не по душе. Когда мы переехали в коммунальную квартиру, она попросила отца построить дом («я хочу уйти от людей»). И отец, он был потрясающим плотником, построил дом – один из самых красивых в поселке Артемовском. А дух он унаследовал от деда Данилы, которого на Камчатку выбросило царское правительство, и тот стал строить и населять край. Этот бунтарский дух, несогласие (самое страшное, когда человек согласен со всем: и с кнутом и с пряником) кипели в моих предках.
Журн.: - Тогда с кем должно быть согласие?
В.О.: - А согласие должно быть с Господом. Наверное, поэтому художник-пейзажист обращается к природе, потому что в ней есть все – как в естественном храме, и художник там пребывает и подпитывается.
Журн.: - Да, не продается вдохновение, но можно рукопись продать.
В.О.: - Что касается коммерческого начала, надо заметить, что ни один творец не успевает воспользоваться плодами творчества. Он часто нищ, беден при жизни (разве Ван-Гог предполагал, что 60 миллионов долларов будет стоить его работа, он не мог даже представить такую сумму). Сожалеть об этом можно, горевать… Но это факт.
Журн.: - Так счастье творчества – в сиюминутном озарении, в пушкинском – нас мало избранных?
В.О.: - Я и хотел об этом сказать. Счастье в самом процессе творчества.
ЖИЗНЕННЫЕ КАМЕРТОНЫ
В.О.: - наверное, у меня тогда кожа дыбом пошла, когда я Джоконду смотрел. Ее привезли в Москву в Музей изобразительных искусств. И давалось на просмотр несколько секунд. Когда я вошел в зал, увидел – все стены были освобождены для нее одной под пуленепробиваемым стеклом. И первая встреча – это живой взгляд. Когда ближе подходишь, видишь, как шевелятся волосы у нее. Можно ее принять или нет, но то воздействие, которое я ощутил, реально. И когда я уходил – был ее прощальный взгляд от первого соприкосновения: «Неужели вы больше не придете?» То, что вошло в тебя, оно всегда с тобой и будет.
Или «Христос в пустыне» Крамского в Третьяковке. Когда я подошел к этой картине, все – она меня захватила. У меня тогда не было определенного места ночевки, быть ли мне в гостинице или на вокзале, но я потратил все время, крутясь возле этой вещи. Если бы меня спросили, какой цвет, какой колорит, не помню. Я помню состояние. Это было мне дано в какой-то параллели – где ночь провести.
Христос один и рассуждает о мире и о себе в этой скалистой пустыне, заходящее солнце, скоро наступит темнота.
Журн.: - А где, кстати, ночевали?
В.О.: - Поехал в аэровокзал и, сидя в кресле, поспал, и все время у меня в голове стоял охристо-золотистый свет и, конечно же, огромная фигура. Мне показалось тогда, что формат заполнил все и все вытеснил. Вот эти встречи и должны быть этим жизненным камертоном в судьбе каждого.
Я был в Москве, когда мы все скорбели по Высоцкому, я был на его могиле, заваленной цветами, потом по аллее я пошел к Есенину, но душа тянулась к Саврасову. Могила его забыта всеми, простой памятник, и рядом лежала какая-то записка. Я ее поднял и раскрыл, и там старинным слогом было написано выражение великой любви к этому художнику. Кто писал, когда? Мама меня учила чужого не брать, и я записку положил назад, а потом уже в самолете пожалел, что не переписал текст. Замыкание произошло на Саврасове, великом человеке, который был беден и бесконечно богат талантом. И Россия его не заметила, он на слуху, но глубоко в душу его никто не заглянул.
БЛАГОСЛОВИ ПРОСЛАВЛЯЮЩЕГО ЖИЗНЬ
Журн.: - Для чего человек приходит в этот мир? Обрести себя? Стать свободным?
В.О.: - Когда мы говорим о свободе, это и есть обретение самого себя. И этому надо учить всех. Это значит - не пресмыкаться. Я думаю, что учитель – это не тот, кто учит. Это тот, у которого учишься. Это правило. Учишься у Высоцкого, у Саврасова и других.
Журн.: - Кого бы из художников Вы включили в Дом Пришвина?
В.О.: - С огромным удовольствием включил бы Нестерова, прежде всего акварелистов, потому что сам такой. Вообще, художников, которые пишут душой, ведь художник – он на кончике пальцев переливает на лист или на холст свое состояние. Искусство апеллирует к душе, кто ею пишет, тех бы я и включил. Их бесчисленное множество. Всех импрессионистов.
Но для этого душу надо свою очистить. А это значит, осознать свое несовершенство и величие Бога. Ведь мы грешники – слабые и сильные – все вместе. И лезть вверх – это невозможно. Все равно свалишься на прежние позиции. Бердяев сказал: «Восходите и нисходите и вновь восходите». Он дает больше пространства, и тем он более честен и мне симпатичен.
Маргарита ПАРХОМЕНКО.
Фото Галины СМАКОТА.
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
