Вселенная
Сокровища, отвергнутые нами
Валерий КУЦЫЙ
Не понимаю, почему это происходит, но последнее время я читаю во сне стихи очень разных поэтов – Апухтина, Тютчева, Есенина, Маяковского, Пастернака, Гумилева, Симонова, Бродского…
Однако чаще всего я читаю Пушкина и, проснувшись, думаю о том, что Россия, давшая миру такого гения, обречена быть великой державой если не по производству хороших автомобилей и благосостоянию своих граждан, то уж в смысле культуры – наверняка.
Конечно, я не думаю отрицать величие Байрона или Гете, мне по душе несравненный сарказм Вийона, лукавое своеобразие Бернса, яростная нежность Лорки, романтичность Киплинга. Но при всем при том я считаю, что самое лиричное во всей мировой поэзии стихотворение – «На холмах Грузии» - написал Пушкин. И стихи, исполненные самой высокой гражданственности, – «Пророк» - тоже принадлежат ему. И нигде нет такого сочетания философской глубины, широчайшей эрудиции, блестящего ума и тонкой иронии, как в «Евгении Онегине».
Можно по-разному относиться к разным писателям. Должен признаться, хоть это, возможно, повредит мне в чьих-то глазах, что я не люблю Достоевского, которого во многих странах ставят на первое место среди русских прозаиков. Бесспорно, Достоевский несравненный психолог, поражает его проникновение во все закоулки человеческой души, но как раз это бесконечное копание в душах представляется мне подобным тому, как судебный медик препарирует криминальные трупы.
Еще до того, как из-за значительной потери зрения я утратил возможность читать, мне расхотелось возвращаться к романам этого действительно выдающегося мастера. К романам, при чтении которых начинает казаться, что у тебя самого вот-вот поедет крыша. Мне гораздо ближе не менее глубокий, но не злоупотребляющий анатомированием душ Лев Толстой, сдержанно-рассудительный Гончаров, изысканный Тургенев и, конечно же, Чехов, причем и ранний, когда искрился юмором, и поздний, когда манера письма его стала более серьезной.
А Лермонтов? О нем если и упоминают, то чаще как о замечательном поэте. Это мне кажется странным, я вижу в нем не менее изумительного прозаика, «Герой нашего времени» которого следует отнести к подлинным шедеврам русской классики. Если же вы спросите меня, к чему бы я обратился в первую очередь, вновь обретя счастье читать, отвечу: к Гоголю, к Александру Николаевичу Островскому, Чехову, Лескову, Паустовскому. Хочется припасть к источнику чистейшей русской речи со всей ее подлинностью и своеобразием, отрешиться от современного телевизионно-радийного языка, убогого и малограмотного, насыщенного дурацкими оборотами вроде «мы проговорили этот вопрос» или «команда играла достаточно плохо».
Сознаю, что можно соглашаться или не соглашаться с моими литературными пристрастиями, но вот на чем я настаиваю категорически: книга во все времена, сознательно ли, бессознательно, использовалась как средство формирования человеческого мышления. Это в полной мере относится к лучшим произведениям русской литературы с их гуманистической направленностью, которая понималась и принималась читателями. Так что же случилось, почему сегодня в ходу другие идеалы, другие представления о морали и нравственности, о дозволенном и недозволенном?
До октябрьского переворота 1917 г. литература в России развивалась относительно свободно. Особенно это было заметно в конце XIX – начале ХХ столетий. Да, существовала цензура, то усиливающая, то ослабляющая свою запретительную деятельность, однако весьма либеральная по сравнению с тем, что пришло ей на смену после Октября. А пришло вот что.
Ленин, человек выдающегося ума, гораздо лучше, чем цари, понимал значение культуры в развитии общества, и сразу после прихода к власти решил поставить ее на службу строительства социализма. Сделал он это в полном соответствии со своим убеждением – нравственно все, что на пользу революции. И очень скоро проповедь добра, благородства, человеколюбия, которой была пронизана русская литература, сменилась призывами к насилию, жестокости, политической нетерпимости.
В дальнейшем эта тенденция не только сохранялась, но и усиливалась, что отвечало сталинскому положению насчет обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму.
Диктатура малообразованных партийных функционеров проявлялась во всем – в науке, в сельском хозяйстве, в военном строительстве и т.д. И культура в этом смысле не была исключением. Полуграмотные кремлевские деятели учили выдающихся композиторов, как сочинять музыку, художников – как писать картины, отлучали Ахматову от поэзии и Зощенко от юмора, громили с высоких трибун Вознесенского и Евтушенко, направляли бульдозеры давить не понятные им произведения искусства. От нас отсекли литературу русского зарубежья, мы не знали ни Набокова, ни Алданова, ни Шмелева, ни Аверченко, ни Максимова, ни многих других.
Да что зарубежья, когда проза никуда не уезжавших Михаила Булгакова и Андрея Платонова дошла до нас лишь благодаря перестройке.
Еще несколько фактов, оспорить которые не сможет даже Геннадий Андреевич Зюганов. Был ли за все 300-летнее правление династии Романовых хоть один известный литератор, покончивший жизнь самоубийством? Нет, не было. А за 70-летнее с небольшим правление советской власти? Есенин, Маяковский, Цветаева, Фадеев (версию об убийстве Сергея Есенина категорически отметаю, мне хорошо известно, кто и зачем ее придумал).
Пойдем дальше. Россия дала миру пятерых лауреатов Нобелевской премии в области литературы, и лишь одного из них – Михаила Шолохова - советская власть признала «своим». Ивану Бунину премия была присуждена уже во время его эмиграции. Александра Солженицына выдворили за пределы страны и лишили гражданства. Так же поступили с Иосифом Бродским, предварительно наказав его ссылкой в места не столь отдаленные за… тунеядство.
Бориса Пастернака, правда, никуда не ссылали и не высылали, но, несмотря на вынужденный отказ от премии, по указанию ЦК исключили из Союза писателей, глумились над его творчеством и довели до могилы. С глубокой горечью писал об этом Александр Галич, сам впоследствии выдворенный из СССР (все стихотворные строки цитирую по памяти и прошу прощения за возможные неточности в расстановке знаков препинания):
Ах, осыпались лапы ёлочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели.
И это, замечу, в послесталинские времена. А что было бы, например, с Пушкиным, живи он при Сталине и обратись к вождю народов со словами, с которыми обратился к царю:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Имею все основания полагать, что дело не обошлось бы ссылкой в родовое имение с его чудесной природой. Не отделался бы поэт, думаю, и отбытием срока в лагерях с последующим выходом на волю, как это случилось с Николаем Заболоцким. Скорее всего, он разделил бы участь Даниила Хармса, Николая Олейникова, Осипа Мандельштама и многих других талантливых литераторов, погибших под катком кровавых репрессий. Словом, ничего заманчивого в советскую эпоху для нашего национального гения не предвиделось. Такие времена больше удобны бездарным конъюнктурщикам, которые выдают на-гора удобные для власти творения типа «Белая береза», «Кавалер Золотой Звезды», «Секретарь обкома» и тому подобную халтуру.
Нарисовав эту не слишком привлекательную картину, должен заявить, что я не склонен мазать все минувшее черной краской. Были в нем и свои хорошие стороны. Одна из них – издание массовыми тиражами отечественной классики, обнаружить которую можно было на книжной полке почти в каждой квартире. Не Гоголь, так Грибоедов, не Горький, так Чехов. Немалое число наших сограждан старалось подписаться на собрания сочинений, которые прекрасно издавались и сами по себе, и в виде приложений к журналу «Огонек».
Хорошо расходились книги многих писателей советского периода – Катаева, Ильфа и Петрова, Алексея Толстого, Трифонова, Шукшина… Огромное влияние на людей моего поколения оказала литература о Великой Отечественной войне. Мы запоем читали Виктора Некрасова, Виктора Астафьева, Константина Симонова, Григория Бакланова, а Василий Теркин, гениально придуманный и в то же время списанный с натуры Александром Твардовским, стал народным героем на все времена. Это были очень честные книги, написанные без глупой бравады, без стремления принизить боевую мощь врага и тем самым возвышавшие подвиг советского народа, который сумел выиграть такую страшную войну.
Со временем на литературном поле стали пробиваться ростки иной тематики – появились книги, рисующие ужасы сталинского режима, его несправедливость и бесчеловечность, прикрываемые лицемерной демагогией. Взгляд на историю, настоящую, а не искаженную и перевранную партийным агитпропом, пришелся не по вкусу бывшим палачам, стукачам и их наследникам, да и вполне порядочным людям, в чьи головы десятилетиями вбивалось убеждение, что наш строй – самый лучший в мире, что самим своим существованием мы обязаны вождю всех народов товарищу Сталину, а после того, как корифей дал дуба, - родной Коммунистической партии и советскому правительству.
И если разрешенный лично Хрущевым «Один день Ивана Денисовича» значительная часть читающей публики встретила с плохо скрываемым раздражением, то вокруг «Детей Арбата» потенциальные вертухаи подняли такой вой, словно это их хотят загнать в лагерные бараки. Помню, приморская писательская организация даже приняла и отправила в Москву специальное постановление по роману Анатолия Рыбакова, меча громы и молнии в автора «Детей» и разве что не требуя посадить его за решетку. Мне кажется, это постановление было наиболее значительным произведением приморских писателей за последние полвека, но желаемого действия оно не возымело, и с началом перестройки одна за другой стали выходить книги, правдиво рассказывающие о «прелестях» тоталитарного режима.
Первые годы перестройки были характерны не только бурной политической жизнью, но и активизацией литературного процесса. Небывалыми тиражами расходились толстые журналы, где публиковались произведения, годами лежавшие в редакционных портфелях или в дальних ящиках писательских столов. Появлялись новые имена, люди зачитывались книгами, которые поражали их смелостью суждений, невозможной в прежние времена открытостью.
За «Домом на набережной», «Белыми одеждами», «Крутым маршрутом», «Рассказами Варлама Шаламова» гонялись, как за дефицитной колбасой. Голоса поэтов вновь, как в период хрущевской оттепели, гремели в тысячных аудиториях; подписчики бесшабашной «Юности» ждали, словно манны небесной, очередного номера любимого издания. Думалось, что теперь всегда будет так, что взошедшая заря свободы будет разгораться все ярче, освещая путь добра и разума. Эх, если бы!
Свобода сыграла с нами дурную шутку. Водолаза, слишком быстро поднятого на поверхность, поражает кессонная болезнь. Нас поразила болезнь чересчур быстрого принятия всего того, чего мы были лишены при советской власти, - возможности без очередей приобретать любую бытовую технику, развлекаться в ночных клубах, играть в казино, отдыхать на шикарных зарубежных курортах. Условие одно – нужны деньги, и как можно больше, а способы, которыми они будут добыты, существенного значения не имеют.
Мне трудно объяснить быстроту, с какой мы усвоили наихудшие образцы западного мышления, его жесткий прагматизм, привычку к двойным стандартам, когда речь идет о тебе и о ком-то другом, фетиширование материального успеха и пренебрежение к интеллектуальным ценностям, не приносящим достаточных дивидендов. К нам пожаловало телевидение с бесчисленными бандитскими и ментовскими сериалами, юмор ниже пояса, рассчитанный на самую нетребовательную публику, заполонившая эфир попса, от которой тошнит человека, обладающего мало-мальски музыкальным вкусом. И вот мы, в прошлом самая читающая в мире нация, перестали читать.
Ну ладно, вооруженные с головы до пят разными техническими приспособлениями, прикованные к телевизорам и компьютерам, мы утратили способность испытывать ни с чем не сравнимое наслаждение от книги, написанной большим мастером, от его языка, от характеров, которые он раскрывает для нас. Ну хотя бы простое любопытство, желание познать что-то новое для себя должно быть нам свойственно?
Когда-то, прочитав «Золотую розу» Константина Паустовского, я узнал, что Гоголь был мучеником литературного труда – он долгими часами писал стоя за конторкой. А Бальзак, работая, беспрерывно пил кофе, и когда он умер, выяснилось, что весь организм его буквально пропитан этим напитком. А Флобер писал ночи напролет. Речники того времени, проводя ночью суда по Сене, руководствовались правилом: «Держать на окно господина Флобера».
Неужели все это неинтересно, неужели никому не нужно? Может, и правда, зря я мучаюсь оттого, что не могу больше встречаться с героями Чехова и Зощенко, перечитать Лескова, побродить по словарю Даля, обратиться к потрясающему «Борису Годунову»? Нет, не зря, и мне искренно жаль всех, кто имеет такую возможность, но не использует ее, лишая себя одной из самых больших духовных радостей в этой быстротечной жизни – радости встреч с опытом и мудростью человечества, заключенными в книгах.
Есть, однако, и другая сторона проблемы. Часто приходится слышать сетования на растущую преступность в среде молодежи, на непонятные проявления жестокости, отсутствие сострадания к ближнему. А может ли быть иначе, спросим себя, если чтение добрых книг не стало противовесом показу в кино и на телевидении бесконечного мордобоя, захватывающих перестрелок и таких веселых убийств?
Есть, конечно, патологические убийцы-насильники, но нередко по той же дорожке идут люди, которым не привито чувство невозможности ударить, обобрать, обидеть более слабого, чем ты. Не хочу распространяться об ответственности общества и семьи за это, но не понимаю, как мы дошли до жизни такой, когда русская литература, гуманнейшая из всех литератур, в школе преподается два часа в неделю? И вот вчерашний ученик выходит в большой мир с убеждением, что он вполне обойдется без всех этих Печориных и Наташей Ростовых. И правда, обойдется, хотя потеряет в нравственном отношении столько, что равноценной заменой этому не станут ни высокие должности, ни роскошные коттеджи, ни дорогие вседорожники.
Валерий КУЦЫЙ.
P.S. По сообщению из некоторого царства, некоторого государства, в некотором городе ожидается выпадение снега, что вызывает серьезную озабоченность местных властей. На сей случай готовится предписание: каждому жителю, выходящему из дому на улицу, иметь при себе ящик с пескосолевой смесью. По пути следования посыпать указанной смесью тротуар позади себя, чтобы не травмировался идущий следом. Тот, в свою очередь, проделывает аналогичную операцию, идущий за ним – то же самое и так далее.
С автомобилистами еще проще. При выпадении снега или гололедицы они обязаны переводить свои машины на гусеничный ход. Приобрести гусеницы можно по умеренной цене в ближайшей танковой части. Боеспособность Вооруженных Сил от этого не пострадает, поскольку танки все равно стоят на приколе из-за отсутствия горючего, зато количество ДТП существенно уменьшится.
В.К.
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
