Вселенная
Чернуха
Александр БЛИНОВ
Издательство «Водолей» к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне предлагает вниманию читателей книгу автора из Дальнереченска Александра Блинова «Память сердца».
Дети войны. Сколько выпало на их долю испытаний...
Фрагмент из этой книги.
– Шурик, вставай! За хлебом собирайся, – будила меня мама.
Очень не хотелось идти за хлебом. Я готов сегодня остаться без хлеба, чтобы только не мёрзнуть в очереди, но вечером мама придёт с работы и ей нечего будет поесть.
– Шурик, поднимайся! – рассердилась мама.
Чтобы не получить от неё тумаков, вылез из-под шубы. Бр-р-р, как холодно! Задрожал всем телом и застучал зубами. Быстро оделся, обул старые валенки и сел за стол. В блюдце было чёрное, как дёготь, растительное масло, а рядом сухари, потому что вчера не вытерпел и съел весь хлеб. Мама прятала от меня сухари и растительное масло, чтобы я их не подъел преждевременно. В двери кто-то сильно постучал.
– Шурик, идём за хлебом! – позвал друг Лёва. Мы с ним вместе ходили отоваривать талоны, чтобы было легче отбиваться от собак и беспризорников.
Было ещё темно. Около магазина уже собралась огромная толпа. Ожидая открытия магазина, люди стояли молча. Иногда кто-нибудь кашлял долго и надсадно. Закашлялся и Лёва, вытирая слёзы. У него внутри что-то захрипело, да так сильно, что и я услышал. Вместе с нами в конце очереди стояли старики и дети, которые не могли выдержать ночь на морозе и не имели подменщиков. Согласно теории Дарвина, выживали сильнейшие и самые приспособленные, а я, вопреки научной теории, мелкий и слабенький, почему-то выжил. Теперь пишу эту «Чернуху», но для кого? Кому это нужно? Не знаю.
В очереди главное – не потерять продуктовые карточки и быть внимательным, чтобы сосед не вытащил их из кармана. А мороз донимал: щипал уши, проникал в валенки и находил щелки, чтобы добраться до самых костей и заморозить душу. Вот и Лёвка стоял и захлебывался соплями, а это значит, что дела его плохи, мне не хотелось в одиночку бороться за выживание. Пришёл милиционер и встал около дверей магазина. В толпе началось оживление, очередники сверяют номера на ладонях и выгоняют тех, у кого нет номера. Наконец, магазин открылся. Началась давка, крики, возмущения. Сильные, не обращая внимание на крики очередников, стали пробиваться к двери. Завязалась потасовка. Вмешался милиционер. Из-за толкотни мы оказались в середине толпы. – Сдай назад! Назад сдай!
Очередь продвигалась; мы добрались до нижних ступенек крыльца. В это время дверь магазина открылась и, пропуская выходящих, толпа отхлынула назад. Я удержался за шубу, а Лёвка упал, и люди, как скоты, пошли по нему. Мой друг закричал, но народ попёр к магазину, никто не обращал внимания на крик мальчишки.
Его затоптали, а я... остался жить...
Меня так сдавили, что казалось вот-вот выдавят внутренности, и ничего не оставалось, как, цепляясь за шубу, забраться на голову впереди стоящей тётки. Она заматерилась, как говорится, на чём свет стоит, но тётку так зажала толпа, что она не могла пошевелиться и громко портила воздух. Я по головам людей пошёл к двери магазина. Головы реагировали по-разному: одни матерились, другие были равнодушны, некоторые очередники пытались схватить меня, но большинство смеялись и поощряли:
– Молодец, пацан!
– Где твои карточки? – строго спросила одна из тёток и сердце моё захолонуло: а вдруг беспризорник вытащил карточки из кармана? В этот день мне везло: беспризорник не вытащил карточки. Тётя отрезала две пайки чёрного хлеба: большую маме, маленькую мне. В чёрный хлеб подмешивали отруби и что-то ещё, от чего у меня болел живот. Такой хлеб назывался ЧЕРНУХА.
– А куда дели пацана, которого затоптали? – спросил я первую попавшуюся на глаза старушку.
– Никого не затаптывали. Не болтай, а то посадят, – оглядываясь по сторонам, сказала старушка.
– Ну как же, затоптали, – настаивал я на своём.
– Провокатор! Паникёр! Я тебе сейчас уши оборву, – разозлилась старушка.
Но я не стал ждать, пока она сделает это, и побежал домой. Теперь нужно пройти через овраг по деревянному мосту, на котором беспризорники отнимали хлеб.
Поздно вечером мама вернулась с работы и разбудила меня.
– Мама, а Лёвку в очереди затоптали, – пробормотал я.
– Его не затоптали. Что ты опять выдумал?
– Я видел, как его топтали люди. Он кричал, а они как будто не слышали, – возразил я.
– Ты же не хочешь замерзнуть и умереть от голода, поэтому: цок, цок – зубы на крючок. – успокаивала меня мама, а у самой на глаза навернулись слёзы.
Взяла себя в руки, достала из сумки высокую банку американской тушёнки, сахар кубиками в пачке и полбулки белого хлеба! Растопила печку, отварила картошку и добавила тушёнку. Это был один из счастливых дней моей жизни. Впервые наелся, напился сладкого чая и не с сахарином, а с настоящим сахаром, который таял во рту; не обидели и кота Герцога.
Господи, как мало надо маленькому человеку, но и это случалось нечасто. А за окном бесилась пурга. Ветер завывал в трубе, весело трещала печка и свеча, колеблющимся светом, освещала тёмные проёмы окон, покрытые толстым слоем инея, комод с трельяжем, на котором стояли фарфоровые статуэтки в кимоно, а также книжный шкаф с толстыми и тонкими книгами.
К утру выпало очень много снега. Все мамки нашего барака долго возились с дверью, прежде чем открыли её. Отгребли снег от входа и убежали на работу.
В этот вечер мамки нашего барака задерживались. Уже совсем стемнело и узоры стали не видны, а мама всё не приходила. Ждал, когда громыхнет входная дверь, когда раздадутся шаги, и мама постучит, но она не приходила.
– Мамочка, приходи скорее! – первой не выдержала моя соседка Пава.
Паву поддержал ещё один голосок и вскоре, как по цепной реакции, заголосил весь барак. Присоединился и я. Обводил замёрзшим пальцем фиолетовые узоры и, плача, звал: «Мама! Мама! Где ты?» Но она всё не приходила, как и другие мамки. Я замёрз, залез под шубу и слушал, как дети барака плачут. Вдруг раздался скрип двери. Я быстро выбрался из своего укрытия, сбросил крючок и распахнул дверь. Меня обожгло холодом. Быстро закрыл дверь и снова юркнул под шубу. Почувствовал, что по ней бегают какие-то твари. Они старались добраться до меня, а одна крыса начала прогрызать шубу. Всё-таки она пролезла под шубу и больно укусила меня за ногу. Я вскрикнул и резким движением сбросил крыс на пол.
– Герцог! Герцог! – позвал кота.
Он отозвался из коридора. Пришлось слезть с кровати и впустить Герцога. Поймал его и спрятался с ним под шубу. Кот согрел меня, и крысы отстали. Затихли детские голоса. Только один голосок в отдалённой квартире долго боролся за жизнь, а потом комнату окутала темнота, стало страшно и очень холодно. Стараясь согреться, прижал колени к животу, а кота к груди, но ступни ног мёрзли. Кот замурлыкал, я успокоился и, согревшись, заснул. Во сне увидел маму, побежал за ней, но она удалялась, проснулся от голода. Кот уже не грел меня. Проём окна посинел. Очень захотелось есть. Стуча зубами, замерзал.
Дверь барака громыхнула. В коридоре раздались шаги.
– Мама! – обрадовался я.
– Живой?! – тоже обрадовалась она.
…Вдруг снова зашёл дядька в белой шубе с малиновыми погонами.
– Гражданка, вы арестованы. Садитесь в кузов, – приказал он.
– Я не могу бросить ребёнка, – отказалась мама.
– Это приказ товарища Сталина, – спекульнул исполнитель именем вождя.
– Я вам уже сказала, не могу бросить ребенка! – разозлилась мама и набросилась на дядьку, но тот успел схватить её за руки.
– Сопротивление властям зачтётся! – пригрозил незнакомец и потащил маму из барака.
– Дяденька, отпустите мамку! – пропищал я.
– О тебе есть кому позаботиться, – ответил он и, раскрыв дверь, потащил несчастную женщину, которая пыталась вцепиться ему в лицо.
В кузове полуторки сидели мамки нашего барака: не кричали, не плакали, а поглаживая красные ящички, приговаривали: «Васенька...», «Серёженька...», «Павочка...». Дядька подсадил мою маму в кузов, забрался сам и громко приказал:
– Поехали!
– Шурик, возвращайся домой, простудишься! – крикнула мама.
– Мамка, ты куда?.. – тоже закричал я и поперхнулся. Сорвался голос. Слёзы закончились. Всевышний сомкнул мои уста.
Александр БЛИНОВ
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
