Вселенная
Таська
(без автора)
Слезы людские…
По всей Руси Святой скорбные курганы возвышаются.
Курганы славы славянской.
Сколько их? Кто считал могилы братские, многотысячные?
Спят в вечном сне сотни тысяч россов, жизнь за Отчизну отдавшие.
Почему память коротка, почему в забвении клятвы, данные над могилами предков наших?
Боже праведный,
Защити и образумь…
— Таська, сыночек, вставай! Тасик!
Тасик, это я, осенью мне будет пять лет, я уже большой, все умею, всё знаю. Вижу, как на соседней стенке танцует солнечный зайчик. Мне не хочется вставать, слышу, как на улице кудахчут куры, в сарае мычит корова, во дворе лает любимая собака Булька. Из сней доносится ворчание бабушки:
— Шурик, ты же взрослый! Неужели тебе нужно объяснять, что огурцы за ночь еще не выросли, для чего же ты сорвал?
Шурику уже исполнилось шесть лет.
— Он же подрос за ночь, вчера вечером я его измерял… — оправдывается братишка.
— Мария, ты подняла Таську?
Мария - моя мама, старшая дочь нашей бабушки. Бабушка нас любила, мы это чувствовали постоянно, но изматывающая тяжелая жизнь в военные годы, без мужа поднимала на ноги пятеро детей, шестой – младший сын умер от голода в середине тридцать пятого года, каждый день необходимо заботиться о пропитании большой семьи, заботы изматывали её.
— Тася! Вставай, собирайся, твоя очередь идти на базар сторожить хлеб.
— А почему я? А Шурик?
— Шурик пасет корову, а сегодня твоя очередь идти с бабушкой.
На базар мы с Шуриком ходили по очереди, в нашу обязанность входило сидеть возле мешка с хлебом в укромном месте и сторожить его, пока бабушка с одной булкой ходила и продавала… Ходить с мешком по базару опасно, торговать хлебом не разрешалось, это являлось спекуляцией, а за неё в военные годы наказывали строго…
Бабушка покупала муку, ставила тесто в большой глиняной кадке, добавляла дрожжи, за ночь тесто «поднималось» и затем бабушка месила тесто, на поддонах ставила тесто в русскую печку и вскоре пахнущие поджаристые булки покрытые чистой холстиной будоражат нас своим запахом. Продажа хлеба помогала нам выживать в горестные годы.
Все мужчины на фронте, все заботы на плечах женщин. Редко какой дом в Кустанае миновали похоронки. Женщины ходили в черных косынках, со скорбными складками в уголках губ. Женщин в черных косынках было много в нашем степном городе. Стоял жаркий август 1944 года.
…Базар. Множество людей. Боязливая торговля продуктами из-под полы, предлагают поношенные вещи. Небольшая группа возбужденных мужиков спорит вокруг продавца хромовыми сапогами—потенциальный покупатель не верит, что вся подошва сапога и каблуки сделаны из натуральной кожи и что нет там картона… Вижу как сапожник отрывает подошву на сапоге, картона нет и покупателю ничего не остается как покупать. Здесь же под одобрение зевак сапожник подбивает гвоздиками из березы подошву сапога.
У входа на базар продавцы прозрачных красных петушков-леденцов. Какие же они сладкие!.. Рядом продавцы засахаренных пластиков из сахара и мака. Вкус засахаренного мака мы с Шуриком знали, но у нас никогда не было по маковому пластику на каждого, тут же продавалась черная жвачка, сваренная из березовой коры…
— Вода! Холодная вода! - кричали мальчишки - продавцы холодной воды, набранной из колодца. Еще только утренние часы, но уже жарко и душно. Взяв несколько булку хлеба, спрятав под платок и наказав сторожить мешок бабушка растворяется в базарной толпе. Озираясь, передавала проданную булку хлеба, в стране хлеб продавался по карточкам, и продажа хлеба на базаре строго наказывалась… Часто были свидетелями, как «черный воронок» увозил в неизвестность несчастных женщин, продававших продукты.
Нашу бабушку милиционеры не трогали, знали, что она одна кормила большую семью, в органах работали такие же простые, бедные люди как и мы, они всё понимали… Иногда после удачного дня, бабушка покупала для меня сладкого петушка. Как я радовался—целый, настоящий, безумно сладкий!
Есть хотелось всегда. Сторожить хлеб в мешке было настоящей пыткой. Чувство голода не покидало нас в те годы, а в холщовом мешке булки мягкого пахнущего хлеба. Отщипну немного, бабушка не заметит. Забыв про всё, украдкой, шаря рукой в мешке, щипал булку. Кусочек хлеба быстро таял во рту, еще больше хотелось есть…
Вскоре, продав булку, возвращалась бабушка.
— Навязался на мою голову, негодник! Поучился бы у своего брата, зачем столько булок испортил? Кто их теперь купит? - чуть не плача, в отчаянии бабушка совала мне под нос общипанные булки… Получал сполна, лились слезы, плакал от души. Мама далеко, отца нет, устал целый день сторожить мешок, многого не понимал и не знал, мне не было и пяти лет…
Жили мы в землянке, на окраине Кустаная, в Наримановке. Наша Наримановка пользовалась дурной славой среди горожан, но мы, дети, этого не замечали, не чувствовали. Вокруг нас такие же, как и мы, дети, чьи отцы воевали. Наблюдали мы жизнь наших соседей, знали всех на своей улице, и видели, что работают они не покладая рук, знали, что живут они не вылезая из нужды и бедности.
В землянке нас жило много. Бабушка, четыре её дочери, сын Михаил и мы, её внуки: шестилетний Шурик и я - дети Марии, моей мамы, и четырехлетний Толик с трехлетним Владиком - дети Татьяны. В землянке была всего одна небольшая комната, с огромной печью посредине—второй комнаты в землянке не было. Это и спальня, и столовая, и кухня, ночью было трудно найти свою обувь, чтобы выйти на улицу по нужде. Зимой наша землянка полностью утопала в сугробах, мы рыли проходы к туалету, сараю, выход на улицу, расчищали вход в землянку. В небольшой пристройке к землянке бабушка держала корову, корова спасала нашу семью от голода в военные и послевоенные годы.
Сторожить хлеб было трудно, но пасти корову было сущим наказанием. Когда бабушка в очередной раз отшлепала меня за общипанные булки, она перестала меня брать на базар, и я стал пасти корову.
Сколько же я натерпелся с этой коровой, какой у них скверный характер, как же они могут и любят обманывать пастуха! Только отвернусь, как корова уже в соседском огороде у Востриковых, не успею выгнать, так она прямиком в сад к Гриневым, выгоняю оттуда, а она … задрав хвост с возмущенным мычанием, исчезает в «ямах»— так назывались выработки заброшенных глиняных карьеров кирпичного завода, мы и жили на улице Кирпичной. В «ямах» корову искать сложно, нас всегда предупреждали: не пасти коров в ямах—там цыгане только и ждут удобного момента, чтобы украсть и перепродать корову.
Неподалеку от родника в ямах летом ставили свой табор вечные странники—цыгане. Чернобородые цыгане, беззастенчивые цыганские дети, нахальные цыганки о чем-то спорили, шумели, ругались. Часто в табор приходили разбираться пострадавшие мужики — искали в таборе своих лошадей. Скандалы, драки, милиция, находили ворованных лошадей, коров… Громкая жизнь табора с песнями, плясками, непонятной для нас, детей, жизнью. Каждый день взрослые нам внушали—не пасти корову в ямах, смотри, цыгане украдут корову, как жить будем?
В свободный от торговли и выпаса день мы с братом и друзьями любили играть в «ямах». Там на буграх, в старых карьерах было устроено стрельбище—рабочих учили стрелять из винтовок. После того как рабочие и военные уходили, мы хозяйничали, выковыривали из глины пульки, в костре выплавляли свинец, нам нравилось наблюдать, как серебряной струйкой свинец лился из медного корпуса пули.
Но самым интересным для нас было лежать на возвышенности бугра и смотреть в бездонное голубое небо, где летали, исполняли фигуры высшего пилотажа серебряные истребители. В нашем городе располагалась летная школа, где учились летать будущие летчики-истребители. Новый набор курсантов после курса теории и навыков начинал летать с инструктором по кругу вокруг города, затем их учили выполнять фигуры высшего пилотажа. По городу курсанты ходили в голубой форме с крылышками на рукаве, и голубых петлицах.
Стояли чистые, теплые дни. Стрекочут невидимые кузнечики, в небе заливается крошечный жаворонок, воздух наполнен запахом серебристой полыни, пушистые гибкие метелки ковыля словно морские волны волновались от порывов горячего степного ветра. Легкое марево колебалось над горизонтом бескрайних казахстанских степей. А в бездонном небе властвовал, чего только не выделывал маленький серебряный истребитель.
Любили мы часами лежать в степи на буграх и наблюдать за полетами самолетов. «Накувыркавшись», один уходил на посадку, вместо него взлетал другой. Мы забывали про обед, про свои детские обязанности, с замиранием смотрели, как летали храбрые летчики, выделывающие в небе такое!..
Но были мы свидетелями и трагедий…
Натужно ревя звенящим от напряжения мотором, самолет легко выходил из «мертвой петли», в верхней точке переворачивался, со свистом уходил в пике, мы слышали пронзительный звук вспарываемого голубыми крыльями тугого воздуха, у самой земли, как нам казалось, он вновь победно взмывал в бездонное небо. Крутились «бочки», самолет летал вверх шасси, делались «горки». Мы с Шуриком знали почти все фигуры высшего пилотажа. Неоднократно видели, а потому знали, что такое «штопор»…
— Шурик, Шурик! Он падает! — теребил я рукав брата.
— Таська! Таська, он делает «штопор»! Считай витки! Один, два, три, четы… — Шурик замолчал, не досказав.
С широко раскрытыми от ужаса глазами мы наблюдали как всё ниже и ниже, словно осенний лист беспорядочно падал самолет.
— Шурик!.. — закричал я из отчаяния.
Глухой далекий взрыв, черное огромное облако над маревом горизонта. Остро чувствуем запах полыни, громко стрекочут кузнечики и звенящая тоскливая тишина бесконечно осиротевшего голубого неба без радостного пения мотора истребителя. Встав на бугре, мы отчетливо видим пыль за далеким грузовиком, спешащим к горящему самолету, многочисленные фигурки людей у горящего самолета. Далеко на горизонте за Тоболом в мареве словно колеблется огромный курган времен Ермака. В небе заливается трелями радости жизни жаворонок…
На следующий день нас привлекают звуки траурного марша военного оркестра летной школы. Кладбище располагалось в степи неподалеку от нас. Выступают военные, плачут женщины, сухой треск оружейного залпа. И вновь на нашем кладбище вырастает голубая пирамида с красной звездой и пропеллером. Какой красивый на фотографии летчик, чистые, юношеские глаза, всего-то восемнадцать – двадцать лет…
Сколько у нас на кладбище таких могил с голубыми пропеллерами. Еще совсем недавно пропеллер тянул в небо сильный и стремительный истребитель, на погосте мы видим десяток пропеллеров на могилах парней, не дотянувших до фронта… В этот день, наплакавшись от жалости, грустного похоронного марша, тягостного ожидания своих отцов с фронта, желания играть у нас уже не было.
(Окончание следует.)
| ЗДРАВСТВУЙТЕ!  Разговор о Великой Отечественной войне ещё не окончен. Это настолько важная тема для нас, россиян, что мы не раз ещё будем к ней возвращаться. А сегодня у нас замечательный гость из Находки – член Союза писателей России Кабелев Станислав Владимирович.
|
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
