Вселенная
Сто лет одиночества
Надежда АЛИСИМЧИК
7 ноября исполняется 100 лет со дня кончины Льва Николаевича Толстого
И сейчас, как никогда, его пророческий голос нужен России. России, которая всё быстрее и быстрее в каком-то общем ослеплении катится в сторону самой опасной из разновидностей национализма – национализма церковного.
И этот церковный национализм так красиво обернут в православно-патриотический фантик, и так назойливо рекламируется правительственными телеканалами! От этого церковного бренда уже частично сбрендила даже та интеллигенция, которая категорически за многопартийность в политике, но при этом за одну веру – православную.
На днях прочла в одной из газет, выходящих во Владивостоке, рассуждение одной просвещенной дамы (т.е. титулованной научными званиями) о том, что да, Толстой-де заблуждался, но Синод должен его простить! То есть вернуть Льва Николаевича в лоно православной церкви? Я так сразу и представила эту умилительную картинку: Лев Толстой в благодарность за прощение лобызает руку патриарху Кириллу. А потом едет в одну из подмосковных церквей на исповедь к батюшке, бывшему в недалеком прошлом парторгом одной из воинских частей.
Увы! За последние 20 лет нравы наши ничуть не изменились. Всё как прежде: что исповедуют наверху, то и внизу. Коль Путин и Медведев стоят со свечками в православном храме, значит, и Лев Толстой должен стоять со свечкой. Путину-то эта смычка власти с церковью нужна позарез – взаимный бизнес «духа» и материи! А Толстому? Что ему делать в церкви? Ведь вся суть его учения – свобода от всех видов насилия, в том числе и церковного.
Головоломка тут непростая. С одной стороны, Лев Толстой – та самая духовность, которой мы так любим похваляться за неимением текущих достижений, с другой стороны – еретик, заклейменный православной церковью. Как быть православным интеллигентам – неофитам? Вот они и бьют челом Синоду – простите заблудшего графа. А сами они, выходит, не заблуждаются и понятливее самого Толстого? Ой ли?
ЛОМКА ПОСЛЕ ОПЬЯНЕНИЯ ЖИЗНЬЮ
Да не нужна была Льву Николаевичу православная церковь! Он от нее сам отрекся публично и недвусмысленно. И католическая вера ему не была нужна, и буддистом он не собирался становиться. Не бывает любви католической, мусульманской, православной или буддийской. Любовь или есть, или нет. Так и вера. И надежда. Заменить надежду, веру и любовь к Богу на надежду, веру и любовь к церкви, конечно, можно. Но лишь на определенной стадии духовного пути. Эту стадию Лев Толстой завершил к концу пятого десятка лет своей жизни.
К этому времени у него за плечами были потери. В младенческом возрасте он лишился матери, в отрочестве – отца. Детская вера в Бога. Война на Кавказе. Обыск в собственном доме, когда он ездил лечиться кумысом: перевернули всё, включая доски полов, перечитали все его личные дневники и интимную переписку с девушкой. Не нашли ничего. Последнее так потрясло его ранимую душу писателя, что он всерьез решил уехать в эмиграцию, к Герцену.
После этого была женитьба, правда, на другой девушке, поскольку предыдущая невеста, заведя интрижку с учителем музыки, была всё же не прочь выйти за графа. Интересно, что подобную ситуацию Толстому пришлось пережить еще раз через много лет, когда его жена Софья влюбилась в композитора Танеева. Результатом этого романа стала повесть «Крейцерова соната». Читала ее в глубокой молодости, и мне она очень не понравилась. Но это личное мнение, на мой вкус, писатель в «Крейцеровой сонате» слишком «разделся», т.е. бурно выразил личные чувства.
Но это к слову. А если к делу, то к концу пятого десятка Толстой прожил уже 15 лет в счастливом браке, издал «Войну и мир», был богат, знаменит и знатен. Ходил в церковь, говел, был религиозен в рамках воспитания.
И именно в это время жизнь потеряла всякий смысл. Всё это можно прочесть в его дневниках и, особенно, в «Исповеди». Так продолжалось года три. И единственным спасением от темноты душевной казалось самоубийство. Гуляя в лесу, он невольно ловил себя на мысли – крепок ли сук, выдержит ли веревку. Заряжая ружье для охоты, с надеждой смотрел на него – может, убьет случайным выстрелом.
Роман «Анна Каренина» Толстой писал преимущественно в этот роковой период. Несколько ранее, в 1873 году, он обсуждал возникший образ этой книги, но при написании молчал о том, что пишет. И, на мой взгляд, Анна с ее безвыходным положением – это сам Толстой в этом романе. И Левин с его любовью к земле – тоже Толстой. Все свои чувства он разорвал, вложив в этих героев.
Но книга не принесла облегчения. Мысли о самоубийстве не покидали. Депрессия это или что иное, судить не берусь. По-моему, это была духовная ломка. Такая же, как у алкоголиков и наркоманов – у Толстого закончилось опьянение жизнью. Животная сторона насытилась всеми почестями, благами и семейными радостями. Просыпалась духовная энергия, и, как водится в этот период, завязалась внутренняя борьба неосознанного божеского и закостенелого человеческого. Хуже муки не бывает.
Забегая вперед, скажу, что окончательная духовная свобода наступила только в последние два года жизни, о чем с особой ясностью свидетельствуют его дневники и письма. Особенно письмо №823 от 11-12 апреля 1909 г. (собр. соч. 1957 г., т. 89). Оно так и начинается: «Хочется вам написать, милый друг, о своей внутренней духовной жизни, которая, благодарю Бога, не оставляет меня». И там есть потрясающие строчки о том, что внутренний контакт с Богом установлен. Для кого-то это не доказательство. Но интересно, что в книге Бунина «Освобождение Толстого» говорится о том, как перед смертью писатель прошептал, что все его воплощения закончены, и это было его последнее воплощение. К сожалению, у меня нет этой книги Бунина, чтобы точно процитировать. Это произведение Толстого (затрудняюсь определить его жанр) было опубликовано в одном из собраний Бунина и тут же изъято.
ОСВОБОЖДЕНИЕ И ОТЛУЧЕНИЕ ОТ ЦЕРКВИ
Синод вынес определение об отлучении Толстого 20-22 февраля 1901 г. Сам писатель практически не обсуждает это в своих дневниках и письмах, само по себе это отлучение его мало занимает. Свое отношение к церковному православию он уже изложил в своих статьях, изданных в Англии и запрещенных в России. Как всегда, передовые взгляды наших соотечественников первой разделила просвещенная Европа. Проходя практически в одиночестве свой духовный путь, Толстой находился под тем же давлением своих внутренних качеств, что и любой человек. Ему не чужды всплески гордыни, тщеславия, природной раздражительности. Но разница между Человеком Пути и обычным человеком в том и состоит, что нащупавший этот Путь осознает свою природную двойственность, борется с ней. И оттого страдает намного глубже от своих падений.
Толстого ранят не церковники отлучением, его ранит непонимание окружающих, тех, что так превозносили его совсем недавно (как в случае с Лужковым, верно?). И именно для них он пишет ответ на постановление Синода:
«Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты – одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право. И я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов.
В постановлении сказано: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной».
То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам, усомнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически – я перечитал всё, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же – строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения.
И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды. И написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей. И мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».
Спрашивается, зачем же обращаться к церкви за отменой отлучения Толстого, если он задолго до этого сам себя освободил от всех догм православной церкви, повторив это многократно не только в своих статьях о вере, церкви и религии, но и в литературных эссе. Например, в статье «О Гоголе», где Толстой прямо называет православие «извращением христианства». Чего еще?
Поступательное движение Толстого на духовном пути началось прежде всего с того, что он сделал собственный перевод с греческого четырех Евангелий. Все они были опубликованы, кажется, в 27 томе 90-томного собрания сочинений, изданного в СССР 5-тысячным тиражом. Этот том был тотчас же изъят и выдавался в читальных залах только по спецразрешениям партии и КГБ.
Толстой исследовал всё ему доступное духовное наследие человечества вплоть до Вивекананды и Рамакришны, а также самые передовые научные идеи и гипотезы. И сделал свой выбор в пользу жизни без насилия. Жизни, где власть не насилует самовыражение интеллекта, а церковь – духовный поиск человека. Того насилия, которое в последнее время всё более и более проявляется в нашем обществе. Призыв Толстого сопротивляться насилию духовными методами был услышан и блестяще воплощен Махатмой Ганди против англичан. С почина Ганди на его ферме, названной именем Толстого, вся Индия игнорировала английские товары. Колонизаторы покинули Индию, не сделав на прощанье ни одного выстрела.
У нас же принято лишь на все лады мусолить фразу о непротивлении злу насилием. Каждый, конечно, может иметь и излагать свое мнение, это закреплено Конституцией. Важно только, чтобы это мнение при публичном озвучивании было мотивировано, а не пуляло в пространство личные догмы. А потому вместо рассусолей об ошибках Толстого, не лучше ли переиздать всю толстовскую запрещёнку, книгу Бунина «Освобождение Толстого», а также, например, письмо, отрывки из которого привожу ниже.
ИЗ ПИСЬМА ЛЬВА ТОЛСТОГО НИКОЛАЮ II:
«…Ваши советники говорят вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь, и будет свойственно до конца дней. И что поэтому для блага русского народа надо, во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом всё больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования, и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.
Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь – непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают – во-первых, то, что хороший царь есть только "un heureux hasard" (счастливая случайность (фр.)), а что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел.
А во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбирать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать потому, что он знает только несколько десятков людей, случайно, или разными происками приблизившихся к нему, и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: "Mediocre et rampant et on parvient a tout" («Раболепная посредственность – вот кто всего добивается»).
И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают, и которые так часто именем царя управляют народом...
Часто же эти люди, которых вы принимаете за выразителей народной любви к вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ, как это, например, было с вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых...
Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им... Нельзя делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа, или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро».
Прочтите весь текст этого письма, уж куда современнее! Только и стоит заменить в письме царя на президента, вложить письмо в конверт и отправить в Кремль.
Надежда АЛИСИМЧИК
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
