Вселенная
Великой Победе посвящается
Николай ТЕРТЫШНЫЙ
ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Николай Николаевич Тертышный (1948 г.) родился в г. Уссурийске, автор повести «Родня», сборников стихов «У дерзновенного начала», «Пришёл и говорю», «Я вам пишу...» «На берегах Тихого...» Публиковался в альманахах «Находка», «Живое облако». Рассказы и стихи печатались в местных и краевых газетах.
Старые раны Земли
...Зори мои,
зори вольные,
Будто полымя,
жару полные.
Зори дальние...
Только больно мне,
Только холодно
пламя – золото.
Думы чёрные –
В сердце вороны...
Травы мои,
травы росные,
кашки пряные
в утро пьяное,
травы сочные
пред покосами...
Только старые
раны рваные
на земле больны
с той...
большой войны.
Неотправленное в 42-м письмо маме
Бой жестокий у рощи гремит,
Поле вверх до небес поднимая.
Я средь поля, осколком убит,
Крепко Землю к груди прижимаю.
Сердцем жарким сыновним согрет,
Уголком зацепился в кармане
Неотправленный мною ответ
Перед боем на родину маме…
Не погиб я в том давнем военном году,
Веком в памяти нашей не стёртом,
Я в гранитных солдатах в весеннем саду
Днём и ночью в одной гимнастёрке.
Мама, выйди в предпраздничный парк,
Задержись у гранитной фигуры…
Я по-прежнему, видишь, не стар,
И по-прежнему выгляжу юным.
И когда вдруг тебе принесут
Гимнастёрку, пробитую в спину,
Ты не верь, что последний редут
Я трусливо, постыдно покинул.
Не ищи меня мёртвым навеки совсем,
В поминальные списки затёртым…
Ты в гранитных солдатах найдёшь меня тем,
Кто с пробитою в грудь гимнастёркой.
Будет ветер над парком шуметь,
Год от года покоя не зная,
Как награду, кленовую медь
Мне в петлицы любовно вплетая.
И как много ни сбудется бед,
Попрощавшись однажды с тобою,
Сквозь жестокую очередь лет
Я всегда возвращаюсь из боя.
Не погиб я в том жутко кровавом бою,
Не лежу на земле распростёртым,
На века остаюсь я в гранитном строю
Без наград и в простой гимнастёрке.
Думы о той… войне
...Лижет разум пламя едкое,
Думы горечью злой полны
Из не прожитой, не измеренной
Мной не пройденной той... войны.
Режет надвое луч прожектора
Неба-месива алчный рот.
Смерти поровну всем поделено,
Жизнь тому лишь, кто сам берёт...
Время давнее обезумело,
Изошедшее в дым в печах,
Тяжким бременем давит подлое
Мне уставшие два плеча...
После боя
Отгремела к темну канонада.
«Эй, пехота, взопрели, кажись!..
Кто остался в живых, тому надо,
Хошь не хошь, поприветствовать жисть.
Отдыхай! Ну-ка, братцы-славяне,
Кто не скуп, доставай-ка махру,
Может статься, кисет твой в кармане
Будет лишним привеском к утру.
Бахнет фриц в темноту с полудуру,
А тут ты распоясался спать…,
И снесут твою горе-фигуру
На погост навсегда отдыхать.
А махорочку тут же пригреют –
Угостишь напоследок чужих…,
В то же время, как рядом в траншее
Пухнут уши у близких твоих…»
«Тьфу, ты, чёрт, языком-то ты смелый,
Помолчал бы уж, хренов шутник.
Хуже немца. Глянь, тот чуть стемнело,
Подуставши, как курица, сник».
«И то верно, и немец, он тоже,
На ночь глядя, поспать не дурак.
Но, вообще, по-христьянски негоже
Хоронить от соседа табак…»
«Ты же нехристь, сознайся, чудило!..»
«Эт уж точно, что святости нет.
Правда, мамка, бывало, крестила
Завсегда втихомолку вослед.
Но причастья не знаю, эт верно,
«Отче наш» отродясь не учил.
Может быть, потому-то примерно,
Капиталов вообще не скопил…»
«Во! И вечно на курево беден,
Чуть присел – разговор про табак.
Ты, наверно, до самой победы
На халяву пробьёшься за так?..»
Вдоль окопа весёленький гомон,
Котелок громыхнул из темна,
Потянуло тушёнкой и… домом:
То с харчами поспел старшина.
Знает время, в том съел он собаку…
«Шевели черпаком, не томи!
И в счёт завтра давай-ка, однако,
Чуть «пожиже» со дна… почерпни».
«Эт ты зря брюхо лишним заправишь,
А убьют как…? Напрасно всё…, вишь».
«Не скажи, когда сытно, сам знаешь,
Как убитый, сладёхонько спишь».
После ужина стали добрее.
Закурили, война – не беда…
«Я сегодня, слышь, щёки не брею.
Как утихнет чуть-чуть, вот тогда…»
К ночи враз небеса почернели,
Голоса приумолкли, и спать,
Под бока подтыкая шинели,
Повалилась усталая рать.
«Да-а, наделал нам фриц нынче страху.
Пекло-пеклом, ни дать и ни взять,
Тут не то чтоб подняться в атаку,
От земли головы не поднять».
«Слышь, Степана слегка зацепило,
А Ероха… земляк наш… убит.
Эх, судьба! Знать бы, в чём её сила?..
Чтой-то спину сегодня знобит…»
«А ты двигай сюда тёплым боком,
Там шинель обновилась дырой:
Чуть бы выше с вершок ненароком,
Не гуторил бы нынче с тобой».
«Вот бы завтра случилось затишье,
Нас бы в тыл…, уцелеть бы двоим…»
«Ладно, грезить-то, хуже б не вышло,
Эх, деревня, давай ужо, спим…»
А назавтра опять сизой ранью
Вдоль окопов: «Пехота, держись!»
И опять: кто убит, кто-то ранен,
В ком-то чуть «задержалася жисть»…
Старое фото
(в память об отце)
Ты всё смотришь с портрета, щурясь,
Мой любимый и славный солдат,
Внуков шумной толпой любуясь,
Как заслуженной грудой наград…
Ты приходишь во сны шальные
Сквозь нещадную очередь лет,
Чтобы в дни мои остальные
Лился чистый отеческий свет.
Говорят, будто мы похожи,
Те же губы, улыбка и взгляд…
Это, долю на долг помножив,
В жизнь пришли мы с тобою, солдат.
Потому-то судьба сложнее
Испытанье кроила двоим,
Чтоб я, время теперь жалея,
Был всегда продолженьем твоим.
И вот вижу сегодня на фото
В полувыцветших сумерках лет –
Смотришь вовсе не ты и не кто-то,
Это сам я в погонах комвзвода!
Это мой пожелтевший портрет.
Это сам я, зажат ремнями,
Опоясанный всполохом войн,
Посылал это фото маме
В сорок пятом с Победой домой…
ВОЗВРАЩЕНИЕ
(отрывок из повести)
…Четвёртым со ступенек вагона сошёл прихрамывающий военный в линялой, почти белой гимнастёрке со следами недавних погон на плечах. Женщины, судача на ходу, заспешили в посёлок, а военный, придерживаясь, пока поезд отходил, привычно поправлял ремень да прилаживал к лёгкому солдатскому мешку ладно скатанный флотский бушлатик. Затем пощурился на весёлое предполуденное солнце и, болезненно подволакивая ногу, минуя железную дорогу, спустился по торёной дорожке с насыпи. Тропа убегала мимо посёлка полем к поблёскивающей вдали реке. По тому, как уверенно и ходко удалялся военный, можно было определить, что он из местных. Вслед ему ещё долго смотрел из-под ладони с балкончика блокпоста дежурный, силясь угадать в уходящем солдате знакомого…
Подойдя к обрывистому берегу, приезжий без труда нашёл спуск. Остановился у воды и, вглядываясь на противоположный берег, энергично помахал рукой:
– Ого-го-го-о! – несётся над жёлтым водоворотом реки, улетает в синь неба над густым дубовым яром и разбивается где-то о кручу на излучине, возвращаясь протяжным, охрипшим: – Хо-о-о!
На другом берегу его услышали. Виден неспешный человек, копошащийся у чёрной небольшой лодки. Слышится его бурчанье, позвякивание лодочной цепи. Лодку сразу же подхватывает течением, но сильные взмахи вёсел направляют её в нужное положение и чёрное смолёное тело её мягко приближается, завихряя небольшие буруны по носу.
Солдат, поджидая перевозчика, укладывает на узкую полоску песка у самой воды свои скромные пожитки. Поглядывая на реку, расстёгивает гимнастёрку. Потом, оголив белое мускулистое тело, выхватывает из реки пригоршней воду и плещет себе в лицо, на спину, покряхтывая при этом смачно и самозабвенно. Тут же шуршит о песок днищем лодка, чуть разворачиваясь, останавливается.
– Что, браток, жарковато?
Бородатое лицо перевозчика искрится в морщинах добротой светло-синих глаз и тут же загорается удивлением:
– Тимоха! Никак, Ерохин? А?
Солдат смеётся, отряхивая воду с груди.
– Я. До дома подбросишь, Егор Иваныч? Страсть, как скучаю…
– Ай, Тимоха, ай, солдат! Федотка с Евдохой и не ждут, небось? Поспешай, поспешай!
Солдат подхватил с песка своё имущество, пробрался к вёслам.
– Ты посиди. Дай я за капитана? Дозволяешь?
– Давай, погоняй, чего уж...
Старик уселся на корме, вытащил кисет и закурил. Лодка, развернувшись, озорно устремилась по течению на большую воду.
– Ладно гребёшь, – дед пыхтел дымом махорки, густым и терпким, – А хромота-то у тебя фронтовая или как?
– Глазастый ты, Егор Ваныч. Вот откормлюсь на домашних харчах, пройдёт. Доктор в госпитале обещал…
– И это, надо полагать, тоже с фронту? – старик кивнул на рваный шрам у предплечья солдата.
Тот, смутившись чуть, поспешил надеть гимнастёрку. Лодку в это время круто стало разворачивать, относя в сторону. Солдат, крепко налегая на вёсла, вновь выровнял её в нужном направлении.
– Э, сынок, не надобно воину совеститься ранениев своих. Они-то, шрамы, солдату вроде орденов положены и порой подороже иных медалей ценются. Ты что же запоздал с войны? Уж год, как миром живём. Аль в госпиталях?..
– Разное бывало. А задержался на учёбе. Ты лучше расскажи как вы тут? Я в армию уходил, ты вроде в пастухах значился? Или на повышение пошёл? – Тимофей смеётся.
– Мы-то что, кукуем помаленьку. Я вот за скотиной бегать уже не могу, потому к переправе приставлен председателем. Тут и живу лето в балаганчике, – старик кивнул в сторону берега. – Да и скотины ныне немного. Бабы сами управляются. Молодых мужиков на селе мало, кормить, стало быть, некого, потому и малым обходимся. Ты не забывай, приходь…
– Приду непременно, отец. А пока спешу, бывай здоров… – солдат подал старику руку, кинул за плечо вещмешок и захромал к деревне, рассыпавшейся избами чуть выше реки вдоль овражистых сопок.
А старик, провожая затуманившимся взглядом выгоревшую гимнастёрку, протянул себе под нос со вздохом: «Из троих один… Федоту с Евдокией и то в радость…»
Николай ТЕРТЫШНЫЙ
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
