Вселенная
Невезуха
В.Ф. Федоров
ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Федоров Виктор Фадеевич, родился в 1949 году в семье офицера-фронтовика и учительницы. Детство и юность прошли во Владивостоке. После выхода в запас отец работал в Дальневосточном пароходстве. С ним автор впервые пошел в рейс в 12 лет. Закончил ДВВИМУ им. адм. Г.И. Невельского, работал в Дальневосточном пароходстве, пройдя путь от штурмана до капитана дальнего плавания. Живет в поселке Врангель, работает на берегу, в службе, обеспечивающей безопасность мореплавания. Писать начал в 2005 году.
Теплый встречный ветер упруго дул в лицо. Павел долго стоял на палубе и смотрел на проносящиеся вдоль борта пологие, серо-зеленые волны. Вновь и вновь он думал о том, что с ним произошло. События, казавшиеся до этого разрозненной цепью случайностей, постепенно выстраивались, как бы нанизываясь на одну, не им выбранную нить.
Всегда спокойный и уверенный в себе, Павел ко всему относился просто. Все, за что бы он ни брался, получалось без усилий, играючи. Так было и с учебой. Кое-кто в институте недолюбливал его за это. Во время сессий, когда большинство студентов дни и ночи проводили над учебниками и конспектами, ему достаточно было накануне бегло полистать странички, чтобы на следующий день пойти и сдать экзамен.
В этот институт он не хотел идти. Настоял отец. Так было всегда. Если отец решил что-то, ни мать, ни Павел изменить уже ничего не могли. С самого детства Павел хотел стать моряком. Откуда это пришло, он и сам не знал. Появившаяся то ли из зачитанных до дыр томиков Стивенсона и Станюковича, то ли еще откуда, мысль эта настолько глубоко укоренилась в сознании, что он никогда не задумывался над тем, кем ему быть в этой жизни.
Всё было ясно до тех пор, пока однажды, перед самым выпуском, отец не сказал, что он против этого пути. Этот тяжелый, шокирующий неожиданной несправедливостью и неотвратимый, как стихия, удар Павел переживал долго, но ни настаивать, ни идти наперекор не решился, привычно подчинившись воле отца. Постепенно боль ушла, он успокоился и без усилий поступил в выбранный отцом институт.
Учеба особо не беспокоила. Павел жил жизнью, которой живут большинство студентов – с удовольствием развлекался, подрабатывал ночами на овощебазе, корпел над курсовыми. Душевное равновесие перевернула стройная, зеленоглазая, с задорным хвостиком подружка с геологического факультета. С ней у Павла случился бурный полуроман-полуприключение с экстремальными походами, лыжными кроссами, какими-то сумасшедшими заплывами и забегами.
– Паш, можно задать тебе один вопрос? – как-то, устав целоваться, совершенно неожиданно спросила она. – Гляжу я на тебя и давно хочу понять, а хорошо ли ты понимаешь, как и чем будешь заниматься после института?
Павел опешил от такой неприятной неожиданности. Именно этот вопрос он много раз задавал себе, но что-то внутри, жесткое и неприятное, предлагало такой ответ, что он испуганно загонял куда-то вглубь и сам вопрос, и ответ на него, не давая им шанса вновь возникнуть. Угораздило же подругу ткнуть в больное! Павел не смог не ответить на него искренне и честно.
– Понимаю.
– И как? Тебе это нравится?
– Нет.
– То есть, ты хочешь сказать, что учишься тому, что не любишь и не сможешь полюбить в будущем. Так? – не унималась подружка.
– Ну… Не знаю я, не знаю и всё! – с легким раздражением сказал Павел, но унять ее было уже невозможно.
– Ой, Пашка, ты это чего?! Мужику разве можно? Такое нам, женщинам, простительно, потому как все равно большинство замуж выходят и забывают про свою специальность!
– Год осталось учиться. Закончу, а там видно будет, – сказал Павел тоном, ясно дающим понять, что тема исчерпана.
После этого разговора отношения как-то не заладились, и вскоре они расстались. Закончив институт, Павел отработал три года сменным энергетиком на деревообрабатывающем комбинате в небольшом таежном городке, а потом призадумался. Жизнь шла не туда и не так. Казалось бы, все в порядке – зарплата хорошая, работа уважаемая, комната в общежитии с перспективой получить квартиру, но появилась тяжесть на душе, и нечем было снять ее. Как ни прокручивал Павел в мыслях пройденный им путь, пытаясь понять, что в его жизни складывается не так, все сходилось к одному – не той дорогой он пошел тогда, после школы. Чужой это был путь, потому и не в радость. Жизнь тянулась бесконечной черно-белой лентой похожих друг на друга дней, не обещая впереди ничего хорошего.
Мама умерла неожиданно, сделав это так же тихо, как и жила – просто легла однажды вечером и не проснулась. Павел, к своему удивлению, не особенно тяжело пережил похороны. Когда немногочисленные соседки домыли посуду и разошлись, Павел остался наедине с отцом. Выпили еще, помянули. Слово за слово, разговор пошел о его, Павла, жизни. Вот тут-то он и ляпнул:
– Эх, отец… Если бы не ты, бороздил бы давно океанские просторы! А сейчас я кто? Зато как же, выполнил твою волю! И что мне теперь с этим делать, а?
– Остановись! – стукнул по столу кулаком отец, – Не мою волю, сын, кляни, а свое безволие! Ты мужик или кто? Если мужик, должен был настоять на своем. Не настоял – себя вини!
Резко встав, отец вышел из комнаты, громко хлопнул дверью в спальню и больше не выходил оттуда, пока Павел не уехал. На стук в дверь, попытки поговорить и попрощаться, отец не отвечал. Только пружины старой кровати сердито скрипели, давая понять, что он жив и все слышит.
Так Павел поссорился с отцом. Поссорился крепко. Все попытки поговорить с ним по телефону заканчивались брошенной трубкой. На письма ответов не было. Ехать Павел не решился. Так, ко всем тяжелым мыслям добавилась и эта туча в душе, беспощадно вгоняющая Павла в депрессию.
Как-то раз, одной из привычных уже бессонных ночей, он лежал в своей холостяцкой комнате и вдруг поймал себя на неожиданно сформировавшейся сумасшедшей, но поразительно ясной и простой мысли.
– А почему бы и нет? – сказал он вслух с облегчением и, повернувшись на бок, положил руки, как в детстве, под щеку и почти сразу заснул крепким, спокойным сном.
Утром с дорожной сумкой в руках Павел стоял перед начальником отдела кадров.
– И с чего это вдруг? – прочитав заявление, спросил Иван Петрович, приподняв одной рукой очки в роговой оправе. – Тебе что, наша зарплата не нравится или комнату в общежитии другую хочешь?
– Нравится, Петрович, все очень даже нравится, – Павел выдержал сверлящий взгляд кадровика, – увольняй! Я всё решил. Автобус через час, нельзя опаздывать.
– Так не успеют рассчитать-то!
– И не надо, потом как-нибудь заеду или сообщу адрес, куда переслать.
Через три часа тряски в пыльном, душном автобусе он был во Владивостоке. Еще через три месяца он закончил курсы переподготовки и сдал положенные экзамены. День на медкомиссию и вот с направлением в кармане он шагнул на зыбкий трап большого, красивого сухогруза.
– Всё! Теперь всегда сам буду решать, что и как делать! – громко сказал Павел, подмигнув своему отражению в зеркале над умывальником в замечательной одноместной каюте, на двери которой сияла латунная табличка «Электрик».
Мысли об отце не покидали его весь день. Даже суета отходного дня с переноской снабжения, таможенным досмотром и прочими хлопотными, малознакомыми ему пока делами не отвлекали от этих мыслей. Как всегда, они были тяжелые, тягучие, без начала и конца, и сводились к одному – простит или не простит обиду отец? Чем больше проходило времени после того разговора, тем яснее Павел понимал правоту отца, и от этого на душе становилось еще тяжелее.
День пролетел быстро. Солнце только что село. Начинало темнеть. Павел стоял на палубе и с волнением смотрел, как матросы отдали концы, а буксиры ловко оттянули судно от причала и, гуднув на прощание, убежали. Душа пела! Марш «Прощание славянки» очень кстати возник в голове. Радость и гордость переполняли его. Хотелось громко кричать, чтобы все вокруг знали – он сделал это!
Судно резво бежало на выход из порта, увеличивая скорость и дрожа при этом всем корпусом, словно от нетерпения. Павел успокоился и почувствовал, что продрог на морозном, влажном ветру. Он хотел уже идти в каюту, когда стук двигателя прекратился. Только шум вспененной воды вдоль борта говорил о том, что судно еще движется. В палубных динамиках пару раз щелкнуло. Павел сжался, как перед ударом.
«Электрику Сергееву срочно зайти к капитану!» – громко прозвучало из динамиков. Павел не сразу осознал, что электрик Сергеев – это он. Поняв, он ощутил, как в груди заныло от ужаса. Зачем?! Разве может быть на этом свете хоть одна причина для того, чтобы он, Пашка, срочно понадобился не кому-то, а самому капитану?!
– Павел Иванович, – подавая руку, сказал капитан, высокий и чуть полноватый человек с внимательным взглядом, – вам нужно немедленно ехать к своему отцу. Беда с ним какая-то случилась. Мужайтесь. Минут через десять к борту подойдет катер, с ним и вернетесь на берег. Сейчас идите и соберите вещи. Документы свои возьмете у старпома. Мы вернемся через пару месяцев. К этому времени подъезжайте, оформим вам это время авансом, в счет будущих выходных. Я вам очень сочувствую.
Собирать было нечего – Павел не успел еще разобрать сумку и разложить свои мелочи по полкам в рундуке. Выйдя на палубу, он безразлично, без единой мысли в голове смотрел на матросов, молча вооружающих для него парадный трап, на подходящий катер, мигающий то красным, то зеленым огоньком. Это состояние закончилось в то самое мгновение, когда он спрыгнул с трапа на широкую носовую площадку рейдового катера, из-за которой катера этого типа получили от моряков прозвище «лопата».
«Господи, да что же это? Так теперь и будет всю оставшуюся жизнь?» – подумал Павел, с тоской глядя на огни удаляющегося судна. Он не чувствовал ни пронзительного сырого ветра, ни ледяных брызг от разбиваемых катером волн.
«Что там такое стряслось? Зачем еду? Что могло случиться с отцом, таким крепким еще мужиком? Дай Бог всем быть такими в этом возрасте. Неужели, он снова задумал помешать мне?» – мелькнула злая мысль, но Павел тут же отогнал ее, как слишком чудовищную и потому невероятную. Долгая ночная дорога на попутках показалась невыносимо тяжелой и длинной.
Отец лежал в спальне, сильно пахнущей лекарствами. Не мигая, он смотрел на Павла покрасневшими, почти бесцветными глазами. На небритом лице застыла странная, кривая улыбка. Павел растерялся от увиденного и замер в дверном проеме.
– Проходи, Павлушка, проходи, – мягко подтолкнула его соседка, открывшая дверь, – не пугайся. Это у него правая часть отнялась. Хорошо еще, что успел дверь открыть и только тогда упал. Из пятой квартиры Настёнка-то и увидела его, а так бы… Николай со второго этажа сам позвонил в пароходство, чтобы тебя разыскали. Помнишь Николая-то, а?
– А почему в больницу не увезли? – прервал ее Павел.
– Нельзя его трогать. Можно будет – увезут, конечно. Легчает ему помаленьку. Сейчас уже ничего. Врач полчаса назад был, уколы сделал и уехал.
Месяц пролетел, как один тяжелый, бесконечно длинный, серый день. Сначала соседка подсказывала Павлу, что и как, а потом он научился всему сам. Не приспособлены мужики к такому, но человек ко всему приноровится, и вскоре Павел стал совершенно спокойно относиться ко всем тонкостям и нюансам ухода за тяжело больным человеком. Отец по-прежнему не мог говорить и реагировал на слова только движением бровей. Пару раз Павел пытался сказать ему, что все понял и попросить прощения, но опыт оказался неудачным. После первых же слов из глаз отца начинали катиться слезы, и Павел немедленно прекращал разговор, стараясь успокоить его.
Дни бежали один за другим, в мелких заботах и хлопотах. Подходил к концу второй месяц, и во время очередного посещения врач сказал, что отца теперь можно устроить в пансионат для ветеранов при санатории комбината, на котором он работал до болезни. Павел обрадовался этой новости. Денег, скопленных им, почти не осталось, да и пора было возвращаться, чтобы успеть к приходу судна.
Устроив отца, Павел тут же засобирался. Прощание было коротким. Привычными движениями он поправил одеяло отцу, напоил его, хотел чмокнуть на прощание и с удивлением увидел, что отец широко раскрыл глаза и чуть шевелит губами.
– Батя, ты что? Тебе плохо? – встревожился Павел, но пожилая санитарка, меняющая простыни на соседней кровати, успокоила его.
– Наклонись, милок, послушай. Сказать он тебе что-то хочет.
– Живой... – еле слышно прошептал отец в ухо Павлу.
– Да живой ты, батя, живой! Погоди, скоро вернусь – к тому времени совсем очухаешься, и все будет отлично!
Отец явно хотел сказать что-то еще и Павел снова наклонился.
– Ты… живой… – с трудом прошептал отец. Глаза его с воспаленными веками радостно блестели.
– А мне-то что сделается?! Это ты, бать, держись! – засмеялся Павел и, по обычаю чмокнув отца три раза, вышел. Впервые за долгое, очень долгое время на душе было светло и празднично.
* * *
– Ты это как… Ты откуда?! А остальные где?! – взвившийся со своего стула инспектор отдела кадров, заикаясь от волнения, схватил Павла обеими руками за отвороты кожаной куртки.
Через десять минут Павел уже знал, что судно вместе с экипажем погибло больше месяца назад, перевернувшись в Тихом океане. Тем четырнадцати в спасательных жилетах, которые имели шанс спастись, суждена была более тяжкая участь – акулы отняли у них этот шанс. На следующий день Павел стоял у совсем еще нового памятника в виде чайки, одним крылом врезавшейся в волну. Перед памятником в ряд лежали тяжелые гранитные плиты, на них – латунные пластины с отлитыми фамилиями и должностями. Сорок пять фамилий. Павел снял шапку и медленно пошел вдоль плит, вглядываясь в них. На одной из них была и его фамилия. Долго он стоял и вглядывался в отлитые буквы, пытаясь осознать и то, что видел, и то, что произошло с ним.
– Я жив, отец. Спасибо тебе и прости меня, – тихо сказал Павел и положил темно-красный цветок на эту плиту. Постояв еще немного, он положил по цветку и на все остальные, прощаясь с экипажем, так и не успевшим стать ему своим.
Уже в рейсе пришло сообщение о том, что отца не стало.
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
