Вселенная
Юрий Поляков: Убежденный реалист и традиционалист
Подготовила Анастасия ПОПОВА
Пьеса «Одноклассники точка ру» идёт в Театре молодёжи уже давно. На минувшей неделе Владивосток посетил скандальный писатель Юрий Поляков, известный тем, что в советское время в своих повестях «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками» показал то, что тогда показывать было не принято – дедовщину, реальную ситуацию в школе и прочее. После спектакля он встретился с журналистами.
– Посмотришь ваши пьесы и не понимаешь, почему вы сами не уехали из страны?
– В хороших книгах, в хороших спектаклях мы получаем концентрат жизни. Из этого нельзя делать вывод, что всё именно так. Я принадлежу к тем писателям, которые не только никогда не уезжали... Среди моих знакомых писателей есть те, кто уехал и вернулся – выяснилось, что там жизнь чуть побогаче, но лучше здесь. Я считаю, что русский писатель, как говорила Ахматова, должен быть со своим народом. Из тех болей и радостей, в которых он участвует, и вырастают серьёзные произведения. Я не уезжал и не собирался, и не советую никому.
– Вы ожидали такой трагифарсовый конец, какой был показан в нашем театре?
– По этой пьесе поставлено около 20 спектаклей. Сейчас существует два вида драматургов. Первый вид, к которому я принадлежу, пишет пьесы классические – с завязкой, кульминацией, развязкой, характерами…
А в рязановском театре в пьесе «Хамам-бунду» просто отрезали концовку. Худрук подходит, говорит: «У нас такой для вас сюрприз. Такой сюрприз!» Я смотрю – закрывается занавес, и я понимаю, что спектакль закончился. Это был единственный раз, а так, поскольку у меня всё чётко прописано, постановщик и следует за этим.
Второй вид драматургов сейчас – они пишут не пьесы, а дают драматургический материал. Там можно как угодно что-то выбрасывать, сюжета нет… У меня эпизод выбросить невозможно, будет непонятно, что дальше.
Но в этой пьесе два варианта концовки – или парализованный афганец смеётся в конце, или остаётся молчаливым. В некоторых театрах выбирают ледяное молчание. Данная постановка мне очень понравилась, она бережна по отношению к автору. И актёрский ансамбль, и постановщик отнеслись к пьесе с пониманием. Я считаю, это одна из лучших постановок пьесы «Одноклассники».
– В зале много молодёжи. Пьеса написана всё же на возрастное поколение. Как вам реакция молодёжи, ожидали?
– Дело в том, что конечно, эта пьеса не для детей. Эта пьеса для взрослых, в ней масса социальной и политической иронии и сатиры. Эта пьеса волнует тех, кому за 30. Но благодаря телевидению и свободе слова порог межу юношеством и взрослостью размылся.
Я наблюдал за реакцией зрителей. Есть реплики, над которыми в одном регионе смеются, а в другом мёртвая тишина. А есть дифференциация по возрасту тоже. На социальные шпильки реагируют те, кто постарше, но сама эмоциональная коллизия вневозрастная, и молодым людям она понятна. Ведь их ситуация произошла, когда им было столько лет, сколько молодой части аудитории. И реакция на пьесу предсказуема в хорошем смысле. Есть реакция, которую драматург закладывает – он понимает, что это должно вызвать смех. Или смех, или оцепенение. Если не вызывает – это или недоработка драматурга – он подобрал неправильные слова – или это недоработка актёров.
– Вы сами ходите на встречу одноклассников? Они что-то говорили?
– У нас в классе это было не принято.
– А прототипы у героев есть?
– У каждого есть прототипы, но это не означает, что это мой одноклассник или однокурсник. Например, прототип батюшки – мой знакомый поэт.
– Вы начинали со стихов, потом перешли к прозе. Как это случилось?
– Поэзия – удел молодых. Если вы возьмёте Пушкина, вы увидите, как год от года сокращается количество стихов, преобладает проза, исторические исследования. Мы, конечно, не берём таких филологических поэтов, как Бродский, я говорю об органической поэзии, хотя есть исключения.
Когда я стал понимать, что органика ушла, стал писать прозу, потом драматургию. Кстати, драматургом я стал вынужденно. В 80-е активно экранизировали мои ранние повести – «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками». Это были бомбы для своего времени, ко мне часто обращались с просьбой написать инсценировку.
Кстати, в те годы были столкновения с советской властью: в Александринке сняли пьесу, но я, в отличие от Макаревича не рассказываю, что меня якобы преследовала советская власть. Писатель, если он ставит какие-то острые вопросы, должен понимать, что будет сталкиваться и с властью, и с людьми, которых он задел. В Москве в 2003 году чуть не закрыли в день премьеры мою пьесу «Хомо эректус», спасло то, что Ширвиндт пошёл к Лужкову, её оставили. Потом удивлялись, кому пришла в голову идиотская идея её закрывать.
– Как родилась эта пьеса «Одноклассники»?
– Рождение сюжета – сложная вещь, я пишу немного и подолгу (эту пьесу я писал года два, сейчас пишут за неделю). Как появился этот сюжет? Я его придумал очень давно – наверное, в конце 90-х. Вспомнил пьесу Розова «Традиционный сбор». Подумал, было бы интересно написать, как сегодня встречаются одноклассники. Что такое советский сбор? Люди встретились через 10 лет – этот аспирант, этот старший лейтенант, этот младший научный сотрудник; встретились через 20 лет – этот майор, этот старший научный сотрудник, разве только кого-то посадили. Изменение участи было не такое фантасмагорическое.
А в наше время, когда вчерашний хулиган становится самым богатым человеком в области, а королева красоты – представительница древнейшей профессии… Потом драматург думает – а что там будет происходить? Вот уже понятен треугольник, понятен, чей ребёнок.
Чего-то не хватает… Тут по телевизору новость, что на юбилей генерала Родионова, которого взорвали в Чечне, его посетил то ли президент, то ли министр обороны… Показывают парализованного человека. Ванечка в пьесе сначала убитый был. Но тут меня осенило – он не убитый, он такой, как Родионов.
– Сейчас в театрах большая проблема с репертуаром. Кого бы вы посоветовали?
– Это целая проблема. Драматургов, которые работают на одной делянке со мной, не так много. Гуркин был, Галин, наверное, в чем-то близки, не идейно, конечно, но по типологии драматургического мышления – мы одна школа. Ворфоломеев, Рощин. А что касается новых имён, я их знаю, мы с женой ходим активно, мы театралы.
Это другая драматургия, к сожалению, в основе её лежит не желание разобраться, что происходит с обществом, а желание реализовать ту установку, которая сейчас существует. Любое общество так или иначе транслирует художнику определённые требования и каноны, они по-разному внедряются и вбиваются. В либеральных культурах это делается интеллигентно, в авторитарных – по голове.
Если советская установка – это насильственный оптимизм и насильственное высветление реальности, когда художнику говорят: «После твоей пьесы человек должен не только захотеть остаться в стране, но и поехать на самую отдалённую комсомольскую стройку». То сейчас мы имеем обратную ситуацию – людьми, определяющими атмосферу в театральном сообществе, внедряются насильственный пессимизм, насильственное очернение. Очернение не в советском понимании, а, скажем, мрачное восприятие.
И это наградной тренд. Если за пессимистическую, исполненную мрака пьесу, при советской власти невозможно было получить какую-либо награду, то сейчас спектакль, в котором не матерятся, не испражняются на сцене, не ширяются, не обсуждают, как можно скорее свалить из этой страны… не признаётся как хороший в этих кругах.
Есть очень мягкая и очень жёсткая установки. Не так давно дали «Золотую маску» пьесе, которая написана на мате. Я считаю, если писатель или драматург не может высказать то же, но без мата, он слабо владеет русским языком.
Единственное, что утешает, это то, что наши пьесы собирают залы по 600-1000 человек, а вот нынешняя наградная драматургия собирает подвалы 80 человек, и, как правило, когда заканчиваются знакомые знакомых и родственников, на пьесу уже никто не ходит, хотя и среди них есть талантливые люди. Если раньше писатель пытался вырваться из подобной установки, показать, что может вне её работать, то сегодня ребята не понимают, что их чётко ведут в этом направлении.
На телевидении я как-то беседовал с одним немцем, он говорит: «Есть новое направление в драматургии». А я прикинулся дурачком, что не знаю ничего. Считается, что традиционалисты ничего не знают. На самом деле, всё с точностью до наоборот.
Я говорю: «Объясните». «Как? Вы не знаете?» – «Нет не знаю, мы тут сидим в Островском по уши, чуть-чуть Чехова читали один раз». Он: «Ну, это понимаете, когда драматург или группа драматургов едет на Таймиху, пять дней ходит по цехам, потом садится и за неделю пишет пьесу. И вот живое дыхание языковой стихии!»
Я говорю, что во времена моей комсомольской юности это называлось «драмодел с комсомольской путёвкой в кармане». Ему давали задание написать пьесу о строителях, выдавали хороший аванс, командировочные, жил неделю, пил, как лошадь, слушал всё богатство лингвистической реальности. Приезжал домой, лечился, за недельку состряпывал пьесу, которую нёс в министерство культуры, которое объявило конкурс на лучшую пьесу, запечатлевшую лучший образ молодого строителя коммунизма. Получал оставшуюся часть аванса и никогда про эту пьесу никому не рассказывал, её никогда никто не ставил. Режиссеры не ненормальные!
Потом приходил, писал нормальную пьесу, вот её ставили, если человек талантливый. Жалко только, что некоторые молодые люди, прийдя в театр, слушая эту чудовищную матерщину, выходят и думают, что это и есть современная русская драматургия. Обидно.
– Вы редактор «Литературной газеты». Скажите, как сейчас обстоят отношения поэта и царя?
– Дело в том, что даже при советской власти можно было выполнять минимум – ритуальные движения – и заниматься своим делом. Это миф о том, что всех гнали в партию. У нас в московской писательской организации было 2000 человек, а партийных – 600.
Но обратите внимание, никто не посадил Платонова, хотя жил он, конечно, хреново, никто не посадил Зощенко, Ахматову. Тоже неприятности были приличные, но не посадили же! А вот абсолютно политических писателей, которые за советскую власть глотку драли, типа Киршона, Пильняка, постреляли, потому что они занимались политикой и в своей политической деятельности делали ставку на определённую группу. Эта группа проиграла.
Есть писатели, которые поставили на Лужкова. Они проиграли, хрен они получат премию в области литературы, а тогда стреляли. Хочешь, будешь близок к власти. У кого Пушкин попросил 50 000 на литературною газету? У Третьего отделения. И, что самое интересное, дали.
– Вот вы рассказывали, как придумываете сюжет, выстраиваете драматургию. Для чего?
– Это моя работа! Если драматург, режиссер хочет, чтобы пьеса была коммерческой, это должно быть. Сейчас театр соперничает с телевидением, где жесткий сюжет, ломовая любовная коллизия. Это, своего рода, наркотик. Театр Шекспира стоял на площади, люди туда шли, закупившись, приехав из маленького городка, их надо было втянуть, а потом уже «быть или не быть».
Я зрителя как бы обманываю. На этом у меня построена пьеса «Хомо эректус». Зритель приходит и первые 20 минут уверен, что начнётся обмен жёнами. Интересно наблюдать. Женщины начинают дёргаться, муж: «Так, сидеть», когда выясняется, что свинга не будет, мужья начинают дёргаться, тут уже жёны: «Сидеть», а потом всё уже, зритель втянут в действие.
На прощание драматург рассказал о восприятии олигархов в его пьесах. Несёт пьесу в богатый театр. Там возмущаются: «Какими мерзавцами вы их показали, как же я её поставлю – у меня же первый ряд все такие», несёт в театр победнее: «Ну что ж вы их написали такими хорошими? Они же страну обобрали, пенсионеров…» И вспомнил историю, как к нему подошёл зритель после пьесы «Контрольный выстрел»:
– Что ж вы нас обманули, он же этого олигарха не застрелил?
– А вы сами кем работаете?
– Я полковник, уволен. Обобрали меня…
– И много олигархов вы за это постреляли?
– Ни одного, я же нормальный человек.
– Вот и мой герой нормальный человек. Я писатель-реалист.
Подготовила Анастасия ПОПОВА
Другие статьи номера в рубрике Вселенная:
